Р. Бэккер: Тьма прежних времен

Впереди выступал из-под снега невысокий утес. Келлхус поднял голову, отыскивая тропу, чтобы как можно быстрее подняться на вершину. И полез наверх.

Вершина была голой, если не считать нескольких корявых боярышников. В центре ее высилась древняя стела — каменный столп, заметный издалека. Все четыре грани ее были покрыты рунами и маленькими фигурками. Келлхус приходил сюда снова и снова — не столько из-за языка надписи: язык был неотличим от его собственного, кроме отдельных выражений, — сколько из-за имени создателя.

Начиналась надпись так:

«И я, Анасуримбор Кельмомас II, взираю с этой горы и вижу величие, сотворенное моими руками…»

А далее следовало описание великой битвы давно умерших королей. Если верить Левету, край этот лежал некогда на границе земель двух народов, куниюри и эамноров. Оба этих народа сгинули несколько тысяч лет назад в мифической войне с тем, кого Левет именовал «Не-богом». Келлхус отметал эти истории об Армагеддоне с ходу, как и многие байки, что рассказывал Левет. Но имя «Анасуримбор», вырезанное на древнем диорите, отмести было не так-то просто. Теперь он понимал, что мир и впрямь куда древнее дуниан. И если его род восходил к этому давно умершему верховному королю, стало быть, он древнее дуниан.

Но эти мысли не имели отношения к его миссии. Изучение Левета подходило к концу. Скоро придется продолжить путь на юг, к Атритау, откуда, как утверждал Левет, есть возможность отправиться дальше, в Шайме.

Келлхус глядел с высоты на зимние леса. Где-то позади лежала Ишуаль, таящаяся в ледяных горах. А впереди ждало паломничество, путешествие через мир людей, скованных деспотичными обычаями, вечно повторяемыми племенными небылицами. Он явится к ним, как бодрствующий среди спящих. Он будет укрываться в закоулках их невежества и с помощью истины сделает их своими орудиями. Он — дунианин, один из Обученных, и сумеет подчинить себе любой народ, любые обстоятельства. Он будет прежде них.

Но его ждал другой дунианин, изучавший эти дикие края куда дольше, — Моэнгхус.

«Велика ли твоя сила, отец?»

Он отвел глаза от раскинувшихся внизу просторов — и заметил нечто странное. По другую сторону стелы снег был испещрен следами. Келлхус окинул их взглядом и решил спросить о них у охотника. Существо, которое их оставило, ходило на двух ногах, но не было человеком.

— Вот такие, — пояснил Келлхус и быстро нарисовал пальцем след, виденный на снегу.

Лицо Левета посуровело. Келлхусу достаточно было взглянуть на охотника, чтобы заметить: тот старается скрыть охвативший его ужас. Позади тявкали собаки, описывая круги на своих кожаных поводках.

— Где? — спросил Левет, пристально глядя на странный след.

— У старой куниюрской стелы. Они проходят по касательной относительно хижины, на северо-западе.

Бородатое лицо повернулось к нему.

— И ты не знаешь, что это за следы?

Вопрос был многозначительным. «Ты пришел с севера — и не знаешь этих следов?!» — вот что хотел сказать Левет. Потом Келлхус понял.

— Шранки.

Охотник взглянул ему за спину, обводя глазами стену леса. Монах почувствовал, как у Левета засосало под ложечкой, как участилось сердцебиение, как в голове закружились мысли, слишком стремительные, чтобы быть вопросом: «Что же делать, что же делать…»

— Надо пойти по следу, — предложил Келлхус. — Убедиться, что они не видели твоих ловушек. Если они их видели…

— Зима была для них тяжелой, — сказал Левет. Он нуждался в том, чтобы придать какую-то осмысленность своему ужасу. — Они пришли на юг за пищей… Им нужна пища. Да-да.

— А если дело не в этом?

Левет покосился на Келлхуса. Глаза у него были дикие.

— Для шранков люди — тоже пища, только несколько иного рода. Они охотятся на нас, чтобы утолить свои безумные сердца.

Он шагнул к собакам, ненадолго отвлекся.

— Тихо, тс-с, тихо!

Он похлопал их по бокам, вдавил их головы в снег, сильно потрепав псов по затылку. Его руки двигались небрежно и размашисто, поровну распределяя ласку.

— Келлхус, ты не принесешь мне намордники?

Серая, узкая полоска следов была еле видна в сугробах. Небо темнело. Зимними вечерами в лесу воцарялась странная тишина. Казалось, будто к закату клонится нечто более значительное, чем солнце.

Они зашли в своих снегоступах довольно далеко, и теперь остановились. Они стояли под голыми сучьями раскидистого дуба.

— Возвращаться нельзя, — сказал Келлхус.

— Но не можем же мы бросить собак!