Яцек Пекара - Пламя и крест. Том 1.

«Честно говоря, я бы предпочла кусочек какого-нибудь алмаза», - подумала Катерина.

– ...но раз уж Бог не удостоил меня этой милости, то я вложу в твои руки эту безделицу, хотя и уверен, что её красота померкнет на твоей лебединой шее.

Склонив голову, будто стыдясь подарка, он вручил Катерине инкрустированную золотом продолговатую коробочку.

– Твоя память для меня достаточный подарок, – сказала ласковым голосом Катерина.

– Позволь мне настоять, друг мой.

Только тогда она протянула руку и открыла коробочку. И на миг потеряла дар речи.

– Это... это... просто чудо, – прошептала она.

В искусно выкованную золотую сеточку было вплетено несколько десятков бриллиантов и рубинов, которые, отражая пламя установленных на столе свечей, казалось, горели живым огнём. Это был дар, за который королева отдалась бы свинопасу.

– Надень, – попросил Мельхиор.

Катерина подняла ожерелье (какое же оно было тяжёлое!) и застегнула замок за головой.

– Как я выгляжу? – Спросила она горячечно, с почти детским волнением.

– Как богиня, – тихо ответил Мельхиор. – Или подать тебе зеркало, госпожа?

– Твои глаза – правдивейшее из зеркал, – искренне ответила Катерина и почувствовала на глазах слёзы. Никогда в жизни она не видела столь красивой драгоценности как та, что теперь обвивала её шею.

Несмотря ни на что, она встала и поцеловала Мельхиора в обе щеки.

– В последний так рада, как сегодня, я была год назад, когда я имела счастье тебя принимать. – Она села и вытерла ресницы тыльной стороной ладони. – Прости, – прошептала она, а потом хлопнула в ладоши. – Ужин! – Крикнула она уже твёрдым голосом. – Только быстро, а то наши гости умрут от голода!

Слуги внесли блюда с кушаньями, которые, как помнила Катерина, больше всего любил её гость. Особенно гордилась она паштетом, после разрезания которого из нутра вылетали шесть крошечных разноцветных птичек, и десертом, состоящим из фигурок из шоколада, теста и марципана, изображающих придворных господ и дам на охоте.

Когда они уже закончили трапезу, Катерина обратилась к молодому Риттеру.

– Чем вы собираетесь заняться, господин, когда достигнете совершеннолетия? Вы собираетесь путешествовать, как дядя, или, может, управлять землями, как отец? – Спросила она, зная, что брат Мельхиора является владельцем замка и обширных виноградников.

– Беда с этим оболтусом, – сказал Мельхиор, не давая ответить своему племяннику. – Представьте себе, дорогая подруга, он надумал стать скоморохом и песняром. Страшный стыд для всей семьи, но отец скорее с тебя кожу сдерёт, чем позволит такое безумие. – Обратился он в сторону Хайнца. Однако, несмотря на резкие слова, было видно, всё это скорее забавляет его, чем злит.

– Менестрелем, – тихо запротестовал юноша. – А никаким не скоморохом.

– Времена менестрелей уже прошли, дорогой господин Риттер, – мягко пояснила Катерина. – Теперь короли, князья и знатное дворянство уже не занимаются ни поиском рифм, ни распеванием песенок, а оставляют эту сомнительную честь людям из простого народа.

Парень молчал, уставившись глазами в скатерть. Катерина почувствовала к нему какую-то неожиданную симпатию, настолько он был уверен в своей правоте и настолько обижен, что другие не хотели за ним её признать.

– Кроме того, заметьте, господин Риттер, что нет человека более нелепого, чем неудавшийся артист. Тот, над которым смеются за спиной, а иногда и прямо в лицо, тот, который, защищая своё доброе имя, впутывается в судебные споры или драки. И чем больше он защищает свой мизерный талант, тем больше над ним издеваются. У вас так много способностей, господин Риттер, чтобы не стать подобным шутом?

Юноша поднял голову, явно удивлённый не столько словами Катерины, сколько тем, что нашёл их разумными.

– Я не знаю, госпожа, – ответил он просто. – Не кажется ли вам, что время это покажет?

– А у вас его так много, чтобы пробовать?

– Хайнц умеет красиво составлять слова, – сказал Мельхиор Риттер, – и складывать трогательные истории. Ну, если уж он предпочитает петь и бренчать на лютне...

– Это правда, господин Риттер? Вы пишете? И что же, позвольте спросить? Драмы? Комедии? Повести? Сонеты, воспевающие красоту дамы вашего сердца?

– Драмы, – ответил молодой Риттер. – Но кто бы их когда-нибудь поставил? Я пытаюсь передать красоту языка, на котором говорите и вы, госпожа, и мой дядя, и я сам. Меня не привлекают столь искусные фразы, что в их зарослях теряется смысл произносимых предложений. Я хочу, чтобы каждый меня понимал, даже будучи человеком необразованным. Чтобы простак нашёл в моих произведениях волнующую историю, а учёный муж - зеркало, в котором отразится истина нашего времени, человеческие стремления и слабости, трагедии и радостные моменты, боль и слёзы, но и радость повседневной жизни, и смех.