Генри Олди - Гарпия

– Ух ты! – восхитился некий парнишка, бойкий не по возрасту, задержавшись перед университетом. – Аж жуть… Ты гляди, вон и глаз!

Глазом он назвал окно кафедры теормага – там горел свет.

– Выкуси, зараза!

Без злобы, исключительно по широте натуры, парнишка сунул в адрес окна кукиш, такой замечательный, что ему следовало бы находиться в музее, и припустил со всех ног. Мало ли, шарахнут в ответ молнией, либо из самого фигу скрутят – голову промеж ног, и пиши пропало… Крис-Непоседа, приемный внук бабушки Марго, сейчас впервые затесался в историю лично – и спешил удрать, пока его не приставили к делу.

При талантах Кристиана истории – не лучшее место для обитания. Оглянуться не успел, а тебя за ушко да на солнышко, и казенный бичеватель с кнутом похаживает…

Страхи парня были необоснованны. Во-первых, история строга, но справедлива. Без нужды она никого за ушко не хватает. Во-вторых, доцент Матиас Кручек, а это он жег свечи в пустом кабинете, меньше всего собирался швыряться молниями. Задержавшись в Универмаге, Кручек предавался занятию, которого избегал всю жизнь – читал стихи.

Днем он приобрел в лавке букиниста томик поэзии за авторством Томаса Биннори. Глух к изящной словесности, приват-демонолог знал за собой такой грех. Все поэты для него были в определенной мере душевнобольными, и Биннори – не исключение. Но хворь барда-изгнанника являлась вызовом научному естеству доцента, а в стихах он надеялся найти зацепки для гипотез. Так сыщик кружит по месту преступления, присматриваясь к пустяковинам:

«А вдруг?.. а если?!»

К сожалению, засидевшись над балладами и миниатюрами, Кручек не вынес особой пользы. Кроме окончательного уверения: да, Биннори скорбен разумом, и странно, что он не рехнулся давным-давно. Вот, например:

Мы, поэты,

Голы

Как глаголы.

Скажите на милость, может ли здравомыслящий сударь заявить такое? Голы, как глаголы? А местоимения, значит, носят штаны? Наречия – платья с оборками? Существительные щеголяют в приталенных камзолах? «Чародеи золы, как камзолы, – съязвил доцент, и сразу поправился: – Нет, иначе. Чародеи злы, как… как…»

Напрашивающаяся рифма ему не понравилась, и он вернулся к Биннори. Типичная мания преследования. Обремененная тягой к самоубийству. Плюс искажения в картине мира. Факт налицо:

Шагай за мной, человек мой черный,

Криви в усмешке сухие губы,

Твои движенья смешны и грубы,

Тебе поют водостока трубы,

Тебе метали лещи икру бы,

Когда б икринки – размером с четки,

А так, по малой – сдувайте щеки…

Матиас Кручек представил себя, идущего по тротуару, скользкому от икры великанов-лещей, в сопровождении черного человека, который делает смешные и грубые движения под аккомпанемент органа водостоков – и еле слышно хихикнул. Впрочем, он тут же укорил себя за нечуткость. Поэт, не поэт, а Томас Биннори тяжко болен, огорчая его величество.

Надо искать причину. Врач очищает нарыв от гноя, отставив прочь брезгливость и укоры больному, запустившему ерундовый порез. Отложив стихи, он взялся за «Историю Западного Эйлдона».

«Томас Биннори (ап-Биннори, Том Рифмач), бард. По слухам, в юности был похищен королевой фей, с коей и провел долгое время (по разным версиям, от трех до семи лет). Опрос эйлдонских фей факта похищения не подтвердил, но и не опроверг. Позднее на почве ревности Биннори убил в поединке Давида ап-Мэшима, оруженосца сэра Ричарда Виолле, и, заплатив виру, отделался изгнанием из страны…»

Тоскует по королеве? Чахнет от любви? Ну, допустим. Запросить Эйлдон? – пусть свяжутся с владычицей тамошних феечек, от лица Эдварда II попросят уделить влюбленному поэту минуту внимания, получат согласие, договорятся с властями об отмене изгнания, привезут Биннори на берег реки или на опушку леса, куда там велит королева…

Кручек почувствовал себя идиотом.

– Доцент Кручек? – ожило на стене связное блюдце, спасая приват-демонолога от неприятных чувств. По фаянсу с цветным изображением «Очарования», тюрьмы для магов, шустро катился нитяный клубочек. Там, где он прошел, тюрьма сменялась интерьером ректорского кабинета. – Это секретарь Триблец. Извините за поздний вызов. Я знаю, что вы еще на кафедре…

– Пустяки! – успокоил секретаря доцент, обрадован возможностью отвлечься. – Вы меня совершенно не побеспокоили!

– Нет-нет! – упрямился Триблец, возвышая голос. – Я знаю, что мне нет прощения. Вы искали решение теоремы Ярвета-Шпеерца, или сражались с неприводимыми представлениями Лоренца, а тут я…