Далия Трускиновская: Командирское огниво

Я даже крякнул. Конечно, невесты у меня пока нет, глаза мне за этого ребеночка никто не выцарапает, но уж больно диковинный способ.

– Нет, – говорю, – не получится. Она меня не подпустит.

– Подпустит, – возражает ведун. – Она уже с мужем жила, ей без этого дела нельзя. А если не хочешь ребеночка – вызнай, как ее зовут, я сделаю привязку на имя.

И намучался же я, вызнавая имя! Врал, как последняя скотина. Ведун вроде бы не может лечить, пока имени не знает. И в поселок незьзя привозить человека без имени – духи предков обидятся. И еще чего-то нагородил. Наконец сказала – звать ее Сигрид.

Ведун тут же чего надо наговорил и получилась хорошая привязка, девка об удавке не заговаривает, никуда не бежит, выходит – сработало.

Мы вернулись в поселок и взялись за хозяйство. Война, хоть и маленькая, немало урону нам нанесла. И опять с Лосем суматоха и околесица! У него в доме одежды теплой – на три таких поселка хватит, а уперся и не дает! А у нас многие без имущества из-за этой войны остались. Эти поганцы на длинных лодках немало добра все же увезли к себе за море. Мать меня чуть не убила – чем вы, говорит, там в отряде занимались, если позволили врагу мой большой котел и совсем новое корыто утащить?! И шубу свою очень жалела.

Сигрид вместе с ведунами лечить людей стала. У нас народ не хворый, но всякое случается. Вон с Лосем драка из-за тряпья случилась – так мы командиру наваляли в хвост и в гриву, что месяц потом кряхтел. В походе он, может, и годится командовать, а в мирное время на это старики есть.

Притащили Лося к ведунам, те его велят в баню нести, а Сигрид является, руки в бока, сердитая и говорит:

– У него ребра сломаны, ему пока о бане придется забыть.

Повздорила с ведунами. Те ей – ну и лечи сама, коли такая умная. Она не против, возилась с ним, пеленала по-своему, вылечила. И тут опять неувязка! Ну, не может Лось с добром своим расставаться! Если по-хорошему – он должен был бы за такое удачное лечение полушубок Сигрид подарить, или холста четыре свертка, или пару хороших шкур, или телку ей пригнать.

А он тащит ей сверху, из своего дома, решето гороха!

Старики позвали его к судебному дубу и говорят: парень, с тобой неладно. Сигрид длиннокосая и возле озера тебя с отрядом из большой беды выручила, и сейчас вот исцелила. А ты что творишь? Забирай свое поганое решето гороха, неси настоящий подарок!

– Не могу, – бурчит Лось, – мне все это самому нужно.

– А на кой? – разумно спрашивают старики. – Живешь ты один, ну, не один – так с мышами.

– Я жениться думаю, – заявляет вдруг он. – Не могу жену в нищий дом привезти!

Уперся – и все тут. Но у нас в поселке народ не совсем простой. Старики отступились для вида, а бабы взялись за дело. Стали докапываться, что за женитьба такая. И моя мать, разумеется, в первых рядах этой разведки!

Бабы приняли Сигрид длиннокосую, как родную. Поскольку у нее своего хозяйства не было, то одна, то другая хозяйка ей корзину с едой посылала или же к столу звала. Вот мать вручает мне корзину и велит отдать, а там – и вареный сыр, и кровяная колбаса, и сала кусок, и дырявые пироги. Это только у нас я видел – круглые пироги пекут, потом надевают на шесты и сушат на ветру. Хорошо с собой в поход брать.

Принес я Сигрид корзину.

– Ну, как там мать, отыскала невесту Лося? – спрашивает она.

– Темное дело, – отвечаю. – Ездил он, оказывается, чуть ли не три года назад свататься, ему отказали, девица другого хотела. Ну, посватался, ну, отказали, с кем не бывает! Он же не знал, что у нее другой на примете. Такие дела быстро забываются. Я видел жениха, которому за осень четыре невесты отказали, и что ты думаешь? Уже снег пал, когда он сговорился с пятой и женился. И живут просто замечательно. Ты его знаешь, это Медведик.

У нас часто крупных мальчишек Медведями называют, а когда они вырастают, нужно же как-то различать. Вот в поселке живут Большой Медведь, Медведь-горбун, Медведик и даже Гуляй-Медведь, этот очень поздно женился, уже под тридцать ему было.

– А что, Барсук, – спрашивает Сигрид, – больше ни к кому не сватался?

– Так он и туда, к той девке, оказывается, тайком ездил, только теперь это узналось.

Она задумалась.

– Слушай, – говорит, – может, его жадность – от порчи? Принеси мне хоть щепку от его дома, что на холме, я погляжу.

– Много, – согласилась она. – Вот он сидит на этом добре и душу себе травит: я-де богатый, я-де и в это и в то ее наряжу, а она, дура, упирается!

– Дура и есть, – согласился я.