Андрэ Нортон - Четыре повести о Колдовском мире

— Узница, — сказал Лорик со смелостью, доходящей до безумия, — не колдунья.

Джованне хотелось сунуть ему в рот кляп. Он губил себя ради нее. Он выражал свою преданность, хотя, как ей казалось, она ее не заслужила. Благодарность…

— Я в распоряжении Командующего, — холодно сказала она, — я ему клялась. Ему меня и судить.

— А может ли он? — воскликнул Лорик.

Рука Элмери заставила его замолчать. Но сам он не успокоился. Сила ее испытывала его удары, постоянные, невероятно сильные. Она выставила защитную стену.

Командующий нахмурился.

— Меня просили судить, и в то же время запрещают. «Мы не запрещаем, — ответила королева соколов. — Мы предупреждаем».

Смерть за смерть. Любой брат с радостью умрет за свой народ. Но один из них должен умереть за это, а число их так сократилось после войн, Великой Перемены и сумасшествия лорда Равенхольда…

Сознание Джованны было абсолютно ясным, что придало ее телу быстроту и четкость. В руках у нее оказался кинжал Командующего, прежде чем он заметил ее движение. Крошечная остановка: найти место. Под грудь, да. Движение вверх и внутрь. Мгновенная боль, не более. Так быстро. Так просто.

Ее охватило волнение. «Слишком поздно», — думала она. Колотившеся сердце уже ощущало прикосновение кончика кинжала. Она собрала исчезающее желание и направила нож в цель.

— Держите ее!

Мужские голоса. Женские. Соколиные. Она улыбнулась в подступавшей к ней темноте. Все же она объединила их всех, против их желания.

— Держите ее, черт побери!

— Бинты, быстро.

— Да не расшнуровывай. Режь их.

— Мы спасем ее. Если успеем. Если она позволит. Если, — ядовито, — нас избавят от вопросов.

Она им этого не позволит. Нет.

«Позволишь». Таких голосов было много. Особенно четко звучали соколиные. Она им отказывала. Им нужна была смерть. Жертва. Чтобы закрепить их союз. Великие чудеса всегда скреплялись кровавой печатью.

Нет! В их отрицании слышался гнев. Это Тьма. Как ты дошла до этого?

Правда. Она сама устранилась от них. Она должна умереть. Она не могла жить как женщина. А среди братьев ей места не было. Она уже отслужившее оружие. А такое оружие хранить опасно.

Кто-то постоянно ругал ее. Как странно. Словно… словно он рыдал.

Она слегка приостановила свое падение в ночь. Кто мог плакать о ней? Она ведь никому не была нужна. Она была вещью. Да, оружием, вложенным в ножны лжи. Северный Ветер не будет горевать: она всегда может посетить то место, куда отправилась Джованна. К тому же соколы не боялись смерти.

Ругань становилась все громче. Вокруг стало светлее. Боль усиливалась. Лица. Глаза соколов. Голова ее лежала на чем-то прямоугольном. Она слегка повернула голову.

Лицо Лорика было заключено в рамку из соколов, белых, черных. Свои ругательства он обращал в воздух. Казалось, он и сам не знал, что плачет, что держит голову ее на коленях и гладит, гладит ее волосы.

Собрав все силы, она ударила его, как можно больнее.

— Ты позоришь себя.

Удар этот оказался легким прикосновением пальцев к заплаканному лицу, а выговор прозвучал не громче шепота. Им обоим досталось от Иверны за то, что они сделали с раной. Джованна и не заметила этой вспышки.

Он смотрел на нее. Лицо его, умытое слезами, выражало ярость.

— Зачем ты это сделала, черт тебя подери? Зачем?

— Так было надо.

Он один услышал ее. Губа его дрогнула:

— Это трусость.

— Так было надо, — он должен понять. Должен. Понимать он отказывался. :

— Ты сбежала. Оставила нас очищать поле. Оставила меня. Черт бы тебя побрал, женщина. Черт тебя побери.

Глаза ее открылись чуть шире. Она видела то, о чем у него не было слов сказать ей: в нем рождалась Сила. Это она была тому причиной, когда налаживала его связь с соколом, когда мысленно связывалась с ним впоследствии. Сила эта, прятавшаяся доныне, росла, увеличивалась в размерах и грозила вырваться наружу. Его необходимо было научить, и быстро. Она одна знала, как это сделать.

Она? Да ведь рядом с Иверной она была пустое место.

Она была его братом по оружию.

— Как мне быть? — спрашивала она с горечью. — Я ведь женщина.

— Ты мой брат по оружию.

Упрямый. Она опять его ударила. И опять в ударе этом было не больше силы, чем в ласке. В этот раз он поймал ее руку и прижал ее к щеке со шрамом. Сделал он это бессознательно, но это был, по сути, вызов. Пусть думают, что Керрек говорил правду, пусть считают, что ему было известно, кому он клялся верой и честью.

— Ты меня возмущаешь, — сказала она.