Агрис Богдан - Конец вечности

Небо завсегда чуть горчит спросонок.
На полу валяется томик Лема.
Глас из телефона нервозно-тонок:
Интонации разные – та же тема.
Мебель чуть рассохлась под взглядом Будды,
Заселённого в скучную плоть фаянса.
В проводах сливаются амплитуды,
Выдавая "накося!" резонанса,
Отчего шутя вылетают пробки,
И заходится в тресках модемный зуммер.
Я бы вынес физический мир за скобки,
Но умею плохо, а Гуссерль – умер.
Я пишу статьи, эпиграммы, письма,
В промежутках – пью, интригую, скалюсь.
С кем резвилась ночью моя харизма,
Выясняю утром, раздвинув жалюзь.
Что тебе не нравится, дорогая?
Всё отлично – в смысле: "Ничто не схоже".
Ты была одна – а теперь другая.
Та была постарше, а ты моложе.
Только у меня как-то одинаков
Возраст: двадцать восемь плюс-минус эра.
Всё живу, и всё ожидаю знака
Что скостили срок, но! – "блаженна вера".
Я хотя не жид, но, похоже, вечен,
И бессмертен буду до смерти самой.
Я бы и взвалил небосвод на плечи -
Боги не дают, опасаясь срама.
И сомненья их не без почвы, ибо
Из меня не выйдет кариатиды.
Март уже в разгаре: блефуют Рыбы,
Но пока ещё не настали Иды.
Всё-то мне неймётся быть в Риме первым.
Ладно бы ещё профиль был орлиным!...
Форум ли Траяна иль храм Минервы,
Эйфелева, или Рейхстаг Берлина -
Всё скользит, мешается и роится,
Словно пчёлы в сравненьях Гомера, только
Мне пока не хочется в психбольницу,
Потому на историю разве в щёлку
Посмотреть решаюсь. Воспеть хочу я
Географию: статика сердцу ближе.
И оно практичнее, ибо чую -
Мне ещё придётся пожить в Париже.
Трёп вокруг да около... Крюк окольный
Для собаки и милого – не проблема.
Слишком много в округе колоколен,
Тех, с которых смотрят, и кто Голема
Смог во мне увидеть, а кто – похлеще.
Только вот per speculum что за specto?
Обьективней смотрят на дело вещи,
Ибо сами с восьми до шести – обьекты.
А в часы досуга они – грифоны,
Василиски, отсветы, птичьи трели.
Отчего я путаю телефона
Нервный дребезг с пластичным огнём свирели?
Кофе пью из чашки, как небо, синей.
Тереблю подросший за месяц локон.
Бабочка с открытки из Абиссиний
За ночь превратилась обратно в кокон.
Скоро выходить – не забыть дискеты.
Кухня три на три; жаль – не километра...
Да, на случай коль не вернусь до лета -
Взять с собой огонь и немного ветра.

Восторг бесприютицы, вечный подвес,
Беспутица – тоже неплохо.
Какая фонема лукавая – "бес",
Приставка с оттенком подвоха.
Задорные искорки смерти, прицел
Хрусталика – выстрела жажда.
Прохожий, с дороги! Останешься цел...
Останется, только не каждый.
Мы тёртая стойкая нечисть, мы ждём,
В союзники выкликав случай,
Когда все засовы размоет дождём,
И мы свою долю получим.
Работа? Её мы доделаем в срок...
Язык, диктофон и бумага.
А вечером ноги несут на порог
К таким же, как мы, побродягам.
"Привет, Франсуа! Как здоровье Марго?
Артюр! Как торговля, дружище?"
Садишься и учишь ночное арго
С оравою своден и нищих.
Уюта? А ну, что ещё за байда?...
А хочешь узнать о грядущем -
Так к нашим услугам почти что всегда
Табачно-кофейная гуща.
Приветливо вскинуть обманщицу-бровь
Сложна лицедейства работа!
Небесную изображая любовь
Из похоти, злобы, расчёта.
Побольше бы холода! В холоде – власть
Над сонной ордой иноверцев.
И орден – змеиный рентгеновский глаз
На месте, где теплилось сердце.

Я собираю сны исподтишка
В котомку глаз, но вскидывая веки,
Теряю их, как шило из мешка,
И не найду, и только отсвет некий
Всё льнёт и льнёт к поверхности вещей.
Я постепенно ночь с ладоней смою,
И словно ненароком и вотще,
Я в день с его бодрящей кутерьмою
Войду. Священник так заходит в храм.
И, словно в незнакомые иконы,
Я посмотрю в оклады грязных рам
С продолговато-узкого балкона.
Я отпускаю в матовый зазор
Своей судьбы окрашенные срезы.
С аорты счистив умершего сор,
Я обнаружу зрячее железо.
Оно поёт, вибрирует; оно
Целует лёд в глазах моих наперсниц.
И я брожу в остуде затяжной
Ступенчатыми выводами лестниц.
Не выход – вывод. Далее – везде.
Отмерен такт, но снова мерь, и дальше,
Пока в молебнах утренней звезде
Не различишь едва заметной фальши.
Иная метафизика теперь.
Я пью из тростникового надлома
Солёный стон, смакую след потерь.
Тонка лучей лиловая солома.
Я ненавижу, мыслящий тростник,
Всего лишь то, что вырос ты из тины.
Как сладко мне кристаллы вечных книг
Расслаивать в зеркальные пластины,
Чтоб видеть в них себя, ещё себя,
Опять себя – нагой обломок неба.
Манжеты, словно чётки, теребя,
Я сам себе – единая потреба.
И я умею камень расколоть,
И влить в него останок рваный света.
Но болью разлинованная плоть
Как шов, на смысл накладывает вето,
И ставит подпись – дымом всех святынь,
Которые, как выяснилось скупо,
Её не оценили и в алтын,
Ославив как "подвижный образ трупа".
И вот оно – во многом так и есть.
Не Воскресенье, но могилы вскрыты.
И не звучит архангельская лесть,
А лишь свиной щетины о корыто
Шершавый повторяющийся звук,
И ритм совокупления, и только.
Но разорвав смыкающийся круг
Отчаянным и страшным взглядом волка
Я вырвался. Я взял в себя расщеп.
Я смерть держу на поводке коротком.
И вот она выпрашивает хлеб,
В мои зрачки заглядывая кротко.