Кир Булычев - Ваня+Даша=Любовь

– Не завидуй, – посоветовал я. – Чему тут завидовать?

– Чему? Ты лучше знаешь. – Василек был недоволен. Хотя не знаю чем.

– А тебе кто мешал бегать? – спросил его Рыжий Барбос. Барбосы мне ближе других, может, потому что живем в одной палате.

Потом я пошел в столовую посмотреть на часы. Время двигалось слишком медленно.

В три я был в пустой палате.

Знаете, чем я занялся? Стал искать телеглаз. Наблюдают или нет? Я знаю, что наблюдение идет далеко не во всех палатах, потому что у Института на все не хватает денег. И куда они деваются, догадаться трудно. Слишком много вариантов.

Вроде ничего нет. Просто пустая палата.

Если бы я нашел тележучка, значит, Мария Тихоновна сговорилась с моим врачом, и тогда вся ее доброта – ловушка.

Но тележучка не было.

Или я плохо искал.

Я лег на койку, на ту же самую, и мне казалось, что на ней остался запах Дашки.

Я слышал, как по коридору изредка проходили люди. И ждал, что шаги остановятся перед дверью.

Но дверь открылась неожиданно. Оказывается, Дашка была в тапочках, подошла беззвучно.

Она надела платье.

Под мышкой она держала сверток.

– Я уж думал, что ты не придешь, – сказал я.

– Помолчи, – ответила Даша.

Она закрыла за собой дверь и кинула сверток на койку. Я приблизился к ней, но не посмел дотронуться. Она тоже смутилась.

Оттолкнула меня и подошла к окну. Окно было забрано вертикальными прутьями.

– Меня сегодня отпустили на два часа, – сообщила Даша. – С чего вдруг?

– Я вчера был у твоей Марии Тихоновны.

– Как странно. А почему она меня отпустила?

– Она не согласна с Григорием Сергеевичем.

– Она решила нам помочь?

Сегодня Даша была совсем другой. Вчера она следовала за мной, она была девочкой, пустившейся в шалость.

– Ты недовольна?

– Рискованно было идти к Марии, – сказала Даша. – Ты ведь ее не знаешь. Ее никто не знает.

– Другого выхода не было, – оправдывался я. – Куда деваться? Я же хочу тебя видеть!

– Я боюсь, – сказала Даша. – Мне кажется, что это – ловушка.

Я понимал: все это не просто ловушка. Если бы Даша могла понять, в чем ее жизненная функция, она бы поняла и позицию Марии Тихоновны. Но Григорий Сергеевич прав: нельзя сказать любимой девушке, что она – набор органов для трансплантации. Просто набор органов до востребования. Она бы не поверила и первым делом возненавидела меня.

Я подошел к ней сзади.

Я взял ее за плечи. Она чуть откинулась назад, и я ощутил тяжесть ее тела.

Я поцеловал ее в затылок. Он был теплый, а ниже на тонкой шее были завитки прядей, которые не уместились в хвостике.

Я повернул Дашу к себе.

Она поцеловала меня. Долго-долго.

Я снова начал терять голову, моя рука накрыла ее грудь и сжала ее.

– Погоди, – сказала Даша. – Закрой дверь.

– Разве она закрывается?

– Я не хочу, чтобы кто-то вошел.

Сегодня она командовала мною и не скрывала этого.

И во мне росло сладкое желание подчиняться Дашке.

Я закрыл дверь на задвижку. Даже странно, что там оказалась задвижка – в палатах не делают запоров.

Даша развернула большой сверток, что принесла с собой.

С ума сойти!

В нем были простыни и одеяло. Честное слово.

Она ловко взмахнула простыней, та расправилась и легла на койку. Даша стала заправлять край простыни, а мне велела упрятать одеяло в пододеяльник.

Мы с ней устраивались спать.

– Напротив есть туалет, ты не видел? – спросила Даша. Она сняла с хвостика резинку, и волосы рассыпались по плечам.

– Пойди ополоснись, – велела она. Я послушался ее. В туалете висело чистое полотенце, и на краю рукомойника обнаружился кусок мыла.

– Это ты принесла? – спросил я.

– Да. Раздевайся, – сказала Даша, – я скоро вернусь. Она убежала в туалет.

– Я медлил. Неловко раздеваться днем, в чужой палате. Так не делают. По крайней мере так не делают взрослые люди, оставшись наедине с девушкой. Это неприлично.

Я не знаю, откуда я взял, что это – неприлично.

Я сидел и ждал ее.

Я чувствовал, как бежит наше время.

Она вернулась в халатике, волосы были мокрыми спереди, в палате чуть пахло карболкой, сквозь полузадвинутую выцветшую занавеску пробивались солнечные лучи, и в них колебались тысячи пылинок.

– Ты не разделся?

– Нет. – Я вдруг обиделся на нее. Подчинялся, подчинялся, а тут обиделся. – Я не знаю, зачем мне надо раздеваться.

– Так надо! Чтобы было все, как у людей, а не по-собачьи. Она подошла ближе и встала между мной и окном. Солнце