Олег Дивов - Храбр

Касьян поднялся, тряся головой.

– Слышишь меня? – позвал Илья.

Новгородец повернулся другим ухом. Стоял он нетвердо, пошатываясь.

– Забудь пока о брате. Времени нет искать его. Сам придет в Киев, повинится воеводе, коли есть в чем. А там уж Добрыня решит.

– Не мог он… – простонал Касьян. – Не мог!

– Что ж ты сорвался тогда, красавец? Значит, подозревал.

– Да я всех подозреваю… Но Мишка-то брат мне!

– Отрекся от тебя братец, – напомнил Илья. – Припомни, вы всегда были вместе или он уже ходил на ладьях с товаром без тебя?

– Уже ходил той осенью.

– Ну вот и подозревай. Денис! Давай-ка в сторонку, разговор есть.

Илья спешился и быстро пересказал монаху киевские новости. При упоминании Болеслава Денис скрипнул зубами.

– Слыхал о таком. Недоглядел. Моя вина.

– Пить надо меньше.

– Ох, грехи мои тяжкие…

– Иди поднимай ловцов. Говорить с ними буду.

Купец Глеб Алексеевич, сын Колыбанович, к затее отнесся серьезно. Обе ладьи он выкатил на берег, за высокие камыши, мачты снял и все следы затер.

– С тобой, наверное, в засаде хорошо, – уважительно сказал Илья, здороваясь с Глебом за руку.

– Прятаться – хорошо, драться не очень. Вижу худо. – Глеб подслеповато сощурился. – Сейчас отплываем или до завтра обождем? Нынче еще можно.

Илья оглядел челядь Глеба, сидящую у ладей смирно. Десяток крепких вооруженных гребцов и почти три десятка рабов на продажу. Все совсем молодые, юноши. Любопытно – купец вез их без цепей.

– Боярин Василий Петрович своих распродает, – сказал Глеб, и Илья подумал, что не так уж слеп купец. – Взял с вотчины, говорит, бабы столько нарожали, что кормить нечем. Я хотел сторговать их жидам в Херсонесе, теперь придется в Константинополь идти.

– Ты их на весла, что ли, посадил? Утомятся.

– До моря пускай гребут, там отдохнут. Хуже не будут, и так жилы одни, видать, и вправду ели плохо, теперь уж не откормишь. Скупой хозяин Василий свет Петрович, обдирает вотчину до нитки, кусок изо рта тащит. Как проповедовал грекам о русах патриарх Фотий – «этнос низкий и бедствующий»: вот, полюбуйся на бедствующий этнос… Тьфу. Ну, когда отплываем?

– Нынче же. Ладьи на воду, Глеб. А я пока со своими людьми переговорю.

– Добрые люди, – заметил Глеб. – Только смурные, будто на заклание идут. Натворили чего? Нет, мне лучше не знать… Эй! Хоп! Ладьи на воду потихоньку!

Подсокольник уже разгрузил коней. Илья, не замечая толпящихся в отдалении ловцов, подошел к Бурке Малой, обнял за шею, принялся шептать на ухо. Кобыла слушала внимательно, словно все понимала.

– Держи. – Илья бросил повод коноводу. – Смирная будет. Борис! Ну, прощай. Благодарю. Просьбу твою помню, если смогу, выполню.

Борька Долгополый, распираемый сознанием важности порученного дела, излишне громко прикрикнул на коноводов и ускакал. Подсокольник проводил тоскливым взглядом своего жеребца. Зачем-то помахал рукой.

– Ну вот, дядя, были мы конные, стали пешие, – сказал Микола. – Чую, добром это не кончится.

Илья неопределенно хмыкнул и повернулся к ловцам.

Новгородцы стояли плотной толпой, перед ними вышагивал туда-сюда, еще слегка покачиваясь, Касьян. И что-то, шипя, выговаривал отряду. Денис, опираясь на посох, держался поодаль, всем своим видом показывая: меня это больше не касается, я до Греции вовсе никто, а там проводник.

Лица у новгородцев были несмело-радостные.

– Становись, – приказал Илья негромко, но его улышали.

Ловцы послушно растянулись чуть вогнутым строем, Касьян, подумав, стал с краю, Денис еще на пару шагов отодвинулся.

– Кто меня не знает? – спросил Илья, подходя ближе. – Вижу, знают все. Кто Миколу Подсокольника не знает? Нет таких. Слушайте, молодцы.

Он упер руки в бока, опустил плечи, широко расставил ноги, качнулся с носка на пятку, раздумывая, подбирая слова.

– Значит, такое дело, молодцы. С благословения митрополита нашего воевода передал вас мне под начало. Пока не окончим затею, слушать меня, и только меня. Если со мной что случится, тогда старший – Микола Подсокольник. Следующий по старшинству в затее Иван Долгополый, коего встретим у стен Херсонеса. Затем Касьян Михайлович. Ясно? Касьян управляет вами на ладье, говорит, кому грести, кому парус ставить, кому отдыхать и прочее. На суше у него власти нет, пока целы другие старшие и не кончена затея. Что еще…

Илья приблизился к строю, вгляделся исподлобья в лица. Сорок настороженных взглядов, сорок вверенных ему судьбой душ. Эх, молодцы, и угораздило же вас… Нюх ничего не говорил храбру. Ловцы все, как один, были растеряны, все боялись наказания, одни больше, другие меньше.