Олег Дивов - Храбр

Произошла чудовищная драка, после которой дядя несколько дней ходил, кряхтя и охая. Варяг был силен и ловок, но дядя оказался быстрее и хитрее.

– Учиться тебе еще и учиться… – пропыхтел дядя, сидя на груди поверженного громилы и умываясь кровью.

– На себя посмотри, – прогудел громила.

– Ты кто вообще? – спросил дядя.

– Ну, Ульф Урманин.

Дядя огляделся. Свидетели, опасливо державшиеся поодаль – все больше стража да гридни, – согласно закивали.

– Однако! – буркнул дядя. – Как же ты меня не прибил?

– Постеснялся, – шепнул громила. – Слезай давай, ишь расселся, дышать тяжко.

– Коли ты Ульф, можешь звать меня Торбьёрн, – сказал дядя, слезая.

– Я знаю, кто ты, – ответил Ульф с достоинством, ощупывая помятую грудь.

– Знаешь – и не побоялся?..

Ульф встал и подобрал свои огромные, чуть не вдвое больше человечьих, сапоги.

– Не-а, – сказал он. – Не побоялся.

– Тебе правда не заплачено?

– Теперь и не будет. Уговор дороже.

– Ну, ты… – дядя замялся, не зная, как выразить свои чувства. Коротко оглянулся на терем. Князь подсматривал, он это знал.

Дядя снял с шеи тяжелый золотой крест.

– Будь мне братом крестовым, – сказал он, надевая крест на Урманина.

Тот попробовал обнову на зуб и прогудел:

– Ладно. Когда окрещусь, свой тебе отдам.

– Окрестись, – дядя кивнул. – Это пригодится. Дай я тебя, что ли, поцелую, зверюга ты такой.

Да, князь видел ту стычку, и руки его судорожно дергались, нанося удары воображаемому противнику. Ох, как бы он ему врезал! Если бы мог. Увы, он не был ни достаточно силен, ни достаточно отважен, чтобы выйти против такого чудовища. И сердце его разрывалось от любви к Добрыне и лютой зависти к нему же. А Ульф Урманин просто напугал князя. Умом князь понимал, сколь этот зверообразный муж полезен, но вот незадача – тряслись поджилки. Годы понадобились, чтобы князь привык орать и топать ногами на Урманина. Надо было просто узнать его поближе. Разглядеть, что за клыкастой медвежьей харей нарушителя порядков и наглеца прячется существо, по сути, кроткое и послушное. Только не гладь его против шерсти, и Урманин все сделает.

Князь научился обращаться с Ильей. Потом это страшилище полюбил. Начал ревновать его к дяде, а уж завидовал Илье еще больше, чем Добрыне. Наказывал по малейшему поводу. На самом деле Илья отдувался за двоих – Добрыня частенько выводил князя из себя, да не посадишь же воеводу в поруб.

Но кто не помнил зла, кто выручал, когда худо, кто всегда поддерживал – не разжиревшие бояре-стервятники, забывшие, кем возвышены, а вот эти двое.

Князь позвал – и они пришли. И стало теплее.

– А вот и Урманин… – просипел князь. – Верный мой Урманин…

Илья поцеловал холодную руку князя, и внутри что-то оборвалось.

Всё.

Князь был не жилец на этом свете.

Витязь покосился на улыбающегося Добрыню. Он привык, что его крестовый брат умнее, хитрее, лучше понимает в человеках, и каждый раз удивлялся, когда обнаруживал: воевода лишен чутья. Того звериного чутья, которое подсказывало Илье предстоящие события, поступки окружающих, да и просто – не ждут ли тебя за углом с дубиной.

Иногда Добрыня угадывал то, что Илья чуял. Сейчас – нет. Воевода глядел на князя в полной уверенности: скоро тот встанет с постели, и все будет по-прежнему.

Ему так надо, понял Илья, он и думать не хочет, как жизнь обернется, если князь не поднимется. Это объяснимо. Тридцать пять лет прошло без междоусобиц на Руси, мы привыкли к хорошему, раздобрели, одряхлели телом и умом, надеемся мирно помереть и лечь в землю с князем рядышком под отходную молитву отца Феофила. Уютненько так.

Но вдруг старые боги, коих мы низвергли, затаили обиду? И пересчитали наши сроки, и назначили кару нам – пережить своего князя, своего митрополита, всех друзей и родичей? Скончаться в самом тоскливом из одиночеств, когда вокруг лишь чужие лица? Они такие, старые боги, им это наверняка показалось весело. И ничего тут не исправит вера наша во Христа, ибо родились мы, когда правили душами русов те – изначальные, и властны они над нашими судьбами по-прежнему…

Илья прикоснулся рукой к вороту, где под рубахой вместе с золотым крестом висел доставшийся от отца в наследство Мьелльнир.

– Ну что, Илюша… – князь закашлялся, трудно повернулся на бок, сплюнул на пол. – Эй, помогите-ка сесть.

В дверях засуетилась челядь, но витязи сами подхватили князя, усадили, натолкали под спину подушек. Это оказалось просто – князь сильно похудел за время болезни. В былые времена даже Добрыня чувствовал его вес, когда волок на себе пьяного отсыпаться, а гридни вообще меньше, чем вчетвером, за княжу тушу не брались.