Марина Дяченко: Пещера

– Павла, вставай!

Голос Стефаны выдает легкую простуду и нарастающее раздражение. Дробный топот – это только кажется, что сотня конников проскакала. На самом деле это Митика гоняет свой мяч, хотя ребенку давно, вроде бы, надлежит быть в садике… И хорошо бы вместе с мячом.

– Павла, вставай!..

Она блаженно улыбнулась.

Сердце успокаивалось. И высыхал холодный пот. Сейчас она вымоется, выпьет кофе и отправится получать очередную выволочку от Раздолбежа…

Она засмеялась. В другое время подобная мысль вызвала бы приступ депрессии – но сейчас ей чертовски нравится жить.

– Павла, опоздаешь!..

Грохот. Это Митика опрокинул мячом табуретку, о, ему понравится, он повторит…

Так и есть. Грохот. Павла потянулась.

А вот знали бы вы, думала она, кромсая в тарелке желтую лепешку омлета. А вот знали бы вы, что со мной… тьфу ты. Негоже все время об этом думать, но если бы вы все – и ты, Стефана, и твой Влай, который уже час как ушел на работу, и ты, Митика, маленький паршивец…

– Павла, у тебя красная заколка к зеленой рубашке?! Ты что, дальтоник?

– Да не заметила я…

– Ей-Богу, Митику легче научить, чем тебя… Митика, немедленно выбрось муху.

– Так ведь она уже сдохла…

– Тем более выбрось!! Павла, поменяй заколку сейчас.

– Дай кофе допить…

– Марш-марш, потом допьешь, дел-то одна минута… А забудешь, так и пойдешь, безвкусная, как клоун…

– Клоунов не едят, – предположил Митика. – Клоуны вкусные не бывают…

Павла счастливо улыбнулась.

Если бы они знали…

Если бы все вы знали, думала она, надевая туфли перед дверью, где пришпилен был листок с ярким фломастеровым текстом: «Павла! Уходя, выключи утюг, плиту, кофеварку, телевизор! Не забудь часы, бутерброд, кошелек, проездной, пропуск! Проверь, плотно ли прикрыта входная дверь!»

Если бы вы знали, напевала она под нос, раскланиваясь в лифте с соседями. Если бы вы…

Дворик был залит солнцем. Павла изо всех сил зажмурилась, вглядываясь в красное марево собственных сомкнутых век. Если бы вы знали… как прекрасна жизнь. И как она тем более прекрасна, если понять, нет, шкурой почуять, какая она тоненькая…

– Павла!..

Стефана свешивалась с балкона, потрясая белым свертком:

– Павла! Легче Митику, ей-Богу… На!

Бутерброд в полиэтиленовом пакете грузно шлепнулся на газон. Качнулись садовые ромашки.

Она опоздала минут на двадцать.

На лестничной площадке стоял и курил Сава, оператор с четырнадцатого канала; в другое время Павла прошмыгнула бы мимо, не решаясь заговорить – но сегодня острый вкус к жизни повелел ей остановиться, и улыбка получилась сама собой:

– Привет!

Все, теперь Сава ее запомнит. Теперь она перестанет быть для него бледной ассистенткой, которых на всех этажах телецентра хоть пруд пруди. Теперь, возможно, при следующей встрече он сам поздоровается, первый…

Напевая и цокая каблуками, Павла проследовала на рабочее место; секретарша Лора вскинула на нее свирепые глаза:

– Павла!.. Елки-палки, тебя Раздолбеж… Тебя господин Мырель уже… Ты ему интервью расшифровала?

Целых полминуты Павла судорожно пыталась сообразить, о чем идет речь, и успела уже покрыться горячим потом при мысли, что позабыла сделать нечто крайне важное; потом, облегченно вздохнув, шлепнула о стол видавшим виды «дипломатом»:

– И незачем так орать…

Из-под открывшейся крышки дохнуло ядреным селедочным духом. Мгновение спустя секретарша Лора удивленно повела ноздрями точеного носика; Павла тупо смотрела в недра собственного портфеля.

Сверху, прямо под крышкой, прямо на аккуратной стопочке расшифрованного интервью лежала, закатив мутные глаза, пахучая серо-коричневая селедка. В горестно раскрытой пасти толпились мелкие бессмысленные зубки; Павла медленно закрыла «дипломат». Лора смотрела выжидающе.

Павла вздохнула. Прикрыла глаза, переборола сильнейшее отвращение ко всем детям планеты, к этим совершенно безнаказанным, наглым тиранам, творящим свои безобразия с невинным выражением розовых мордашек. Скрипнула зубами, покосилась на Лору:

– Я сейчас…

Под немигающим удивленным взглядом вышла из комнаты, процокала каблуками к белой дверке с элегантной дамой на вывеске; здесь, воровато оглянувшись, открыла портфель и брезгливо, двумя пальцами, взяла селедку за жесткий хвост.

– Зар-раза малая…

Павла не селедку имела в виду. Павла имела в виду Митику, которому, как обычно, все сойдет с рук.

Некоторое время она стояла посреди хромированного блеска и белого кафеля, покачивая на весу селедкой, как маятником. Потом вздохнула и опустила рыбину на стеклянную полочку под зеркалом – теперь селедок сделалось две, и обе воняли невыносимо.