Марина Дяченко - Пещера

Кович постоял, протягивая ей кассеты; она не трогалась с места, и тогда он, нахмурившись, двинулся к ней сам.

И снова через всю комнату.

Павле захотелось отступить.

Павле захотелось вжаться в стену, а лучше – кинуться наутек.

Прочь из огромной и пыльной квартиры, по лестнице вниз, вниз, чтобы гремело эхо торопливых шагов…

…отзвук бьющих о камень копыт.

Она судорожно сжала мокрые от пота ладони.

Кович остановился, не доходя трех шагов. Вперился в гостью вопросительным взглядом; снова протянул злополучные кассеты:

– На…

Павла не смотрела на его руку. Ей вполне хватало лица.

Умное, в общем-то, жесткое до жестокости, волевое желтоватое лицо сорокалетнего человека, который выглядит на все пятьдесят…

Но откуда этот непристойный ужас?! Еще минута – и ей срочно понадобятся услуги кое-какого санитарного заведения…

– На, Павла, возьми…

Он двинулся вперед – она отшатнулась.

И вдруг увидела в его глазах вместо крепнущего уже раздражения – некое необъяснимое замешательство.

Они стояли друг против друга – бледная девушка с «дипломатом» под мышкой и человек в черном свитере, протягивающий ей две цветных коробки; теперь рука заметно дрожала. Павла слышала стук крови в ушах.

Человек в домашних тапочках ничем не напоминал могучего зверя, чья морда на две трети состояла из клыкастых челюстей.

И все же теперь она точно знала, КТО стоит перед ней на расстоянии трех шагов.

Ее рука непроизвольно потянулась к шее. К тому месту, где сходятся ключицы, где ветер холодит неприкрытую кожу. Где должна сейчас быть проплешина.

Кович заметил ее движение. И вдруг побледнел сам – до синевы:

– Павла…

Она отступила на шаг. Потом еще.

– Павла, – в его голосе скользнула безнадежность. – Кассеты-то возьми…

Она всхлипнула.

Опрометью, прижимая «дипломат» к груди, кинулась прочь. Запуталась в огромном коридоре, опрокинула трехногий табурет, ударилась в дверь – не заперто; вылетела на лестничную клетку, схватила ртом воздух, с топотом скатилась вниз – и только тогда, в полумраке первого этажа, в окружении синих почтовых ящиков, заставила себя остановиться.

Никто за ней не гнался. Не свистел воздух, разрезаемый стремительным телом, не ревел хищник, упускающий добычу…

Что, уже в четвертый раз?!

Она поставила дипломат на пол и прислонилась лицом к холодному железу почтового ящика номер шесть.

Она бредит. Дод Дарнец, странный журналист, не зря уделил ей столько внимания – и в дневном мире, спокойном и светлом, ей мерещатся призраки Пещеры…

И она вообразила себе – не хотела, но проклятая фантазия вышла из под контроля – она вообразила себе, как известный и уважаемый режиссер Раман Кович отбрасывает в сторону злополучные кассеты, одним прыжком настигает жертву и вонзает желтые, наверняка нездоровые зубы в дергающееся горло непутевой Павлы Нимробец.

Раман Кович не выращивал на балконе цветов, но и деревянные ящики, наполненные землей, выбрасывать не спешил. Сейчас там зеленела трава, цвел одинокий шальной одуванчик и серыми горками лежал пепел, оставшийся от визита курящих приятелей.

Раман Кович вышел просто затем, чтобы хлебнуть свежего воздуха. Сейчас он очень нуждался в кислороде; привалившись к темным от времени перилам, он смотрел, как по рыжей шапке одуванчика ползает тощая, какая-то угрюмая пчела.

Балкон был угловой; сразу две улицы, зеленые и тихие, лежали у ног Рамана Ковича. Великолепный, престижный квартал, улица Кленов и улица Надежды; Раман в который раз перевел дыхание и тяжело опустился на низенькую деревянную скамейку.

Изогнутые прутья балкона заключали сидящего человека в подобие клетки; под крышей дома напротив дрались за жилплощадь ласточки. Раман сцепил пальцы.

Событие, случившееся с ним три минуты назад, было совершенно невозможным и потому особенно пугающим. Он УВИДЕЛ.

Неважно, как выглядела девушка… как ее звали? Павла… Неважно, потому что девушка Павла была одета как сотни других девушек, какие-то джинсы, что-то короткое обтягивающее, или наоборот свободное, балахонистое, или и то и другое сразу… Раман давно не обращал внимания на таких вот обыкновенных, друг на друга похожих девушек. Незапоминающееся лицо… зато он прекрасно помнил, как выглядела сарна с проплешиной на груди. Ох, он запомнил эту сарну, он думал о ней днем, он надеялся встретить ее ночью, тонкие танцующие ножки, звонкие копытца, уши-локаторы, живот с подпалинами и отчаянные глаза цвета крепкого чая…