Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

В вечную матросскую службу, как то полагалось бы, Молодой человек сослан не был. Определили в университетскую типографию учеником. Да еще и назначили обучаться российскому штилю у профессора Крашенинникова, и языкам французскому и немецкому. И только по окончании учебных часов приходить в печатню.

Споспешествовал граф и дальнейшему продвижению своего подопечного по службе. Сначала в канцелярию Академии, переписчиком-копиистом, а потом, зимой пятьдесят пятого, – в личные помощники профессора Ломоносова, в коей должности Иван находился и поныне.

Чего же надобно его сиятельству на сей раз?

Уж не сплетен ли об академических распрях хочет услышать? О том, как грызутся между собой Михаила Васильевич с академиком Миллером? Так про то уже на любом петербургском перекрестке орут.

Попробовал осторожненько выведать, что к чему, у Харона. Но тот был нем как рыба. Досадливо отмахивался. Дескать, приедем – сам обо всем узнаешь.

Александр Иванович за семь лет не шибко изменился. Все такой же жилистый, головастый, бледногубый. И ласковый-ласковый. Словно отец родной. Потрепал молодого человека по щеке. Хотел и винцом угостить, да глянул Ване в лицо, нахмурился и велел подать кофею. Крепкого и с ватрушками.

– Слыхал я, Ваня, будто навострил ты лыжи из столицы в В-скую губернию? – прихлебывая ароматный напиток, оглоушил Шувалов.

В В-скую губернию? А ведь верно, чуть не хлопнул себя ладонью по лбу поэт. Как же это он мог запамятовать? Потому и друзей давеча собирал, что надобно было обмыть грядущий отъезд.

– Так точно, – четко, по-военному доложил.

Граф это любил. Чтоб кратко и с выправкой.

– Иван Иванович Тауберт посылают по тамошним монастырям поискать списки старинных летописей. Поелику готовит к изданию Несторову.

– Вишь как… – вздел брови Шувалов. – Похвально, похвально. Радение о сохранении великого наследия нашего – это достославное дело. Еще сам Петр о том тщился. И разумная дщерь его в том отцу наследует.

При упоминании государыни господин копиист сделал патриотическую мину.

– Вот что, голубчик, – продолжил Александр Иванович. – Не в службу, а в дружбу. Присмотрись там, на месте. Глаз у тебя востер, равно как и язычок.

Не сдержался-таки, лягнул.

Все он помнит да смекает, Приапище!

– К чему присмотреться, ваше сиятельство?

– Конкретно не скажу. Вообще. Слухи оттуда доходят странные и нехорошие.

– Так пошлите команду, и дело с концом!

– Те-те-те, какой прыткий! Команду! Да кто ж позволит казенные деньги на проверку глупых баек тратить? За растрату самодержица с меня голову снимет! Самого в казематы упечет, как злодея Бестужева.

И быстрый пронзительный взгляд на визави при упоминании о неделю назад арестованном, а прежде всесильном канцлере.

Поэт и глазом не повел. Научился держать лицо. Немудрено за столько-то лет знакомства.

– Вот поразнюхаешь, дашь весточку, тогда и наступит время решительных действий. Как, по рукам?

Куда от него, Приапа, денешься? Задолбит ведь, сгноит в том самом, страшном подвале.

– И славно, – снова потрепал по щеке на прощание. – Я тут тебе деньжат припас на дорожку. Чай, не лишними будут. Немного, всего десять целковых…

Академик Тауберт на всю поездку выдал всего пять рублей. Не считая прогонных. Скряга немецкая!

Нет, все-таки иногда бывает приятно иметь дело со щедрыми людьми. Пусть даже это начальник Тайной канцелярии розыскных дел.

– И еще вот, – отставил в сторону руку, в которую услужливый Харон тут же вложил небольшой резной ларец. – Возьми, пригодятся.

Иван открыл коробку. На зеленом бархатном сукне поблескивала пара пистолетов.

– Шпага шпагой, а свинец да серебро надежней. Да перед отъездом не забудь в церковь-то сходить, нехристь…

Деньги, пистолеты, церковь. Да что ж это за развеселая поездка ему предстоит? Не в Плутоново же царство, в самом деле?

Ох, и скверно пахнет от этого места. Чем-то непонятным, но почти до тошноты знакомым.

Точно!

Так воняет залежавшееся мясо. Когда его уже практически невозможно употреблять в пищу. Правда, есть среди Хозяйкиных слуг и такие, что не брезгуют тухлятиной. Даже находят в этом особую прелесть.

Но только не ОНИ. Они питаются исключительно свежатиной. Чтоб кровь еще не успела свернуться и текла по зубам, веселя и туманя разум.