Владимир Лещенко - Девичьи игрушки

Хорошенько порывшись в вещах, поэт таки обнаружил малый признак дарителя.

То был вдвое сложенный лист плотной серой бумаги (без водяных знаков и клейма производителя), на котором причудливым витиеватым почерком кто-то написал всего три слова: «Крестнику от крестного».

Непонятно. При чем здесь его, Иванов, крестный? Он уже лет семь или восемь как помер и покоится на кладбище в Сестрорецке. А ежели бы и был жив, то вряд ли у него хватило денег на столь щедрый подарок. Сам едва сводил концы с концами.

Рука, выведшая сии словеса, была явно старческой, Дрожащей. Вон, чернила разбрызгались так, что потом подчищать пришлось. И пахло от записки не так, как от принесенного арапом приглашения, – чем-то острым, неприятным. Однако признать, чем именно, господин копиист не смог. Не силен был в химии, не в пример профессору Ломоносову.

Облачась в обновки, Барков повертелся перед зеркалом. Как на него было шито. Кто же это так хорошо знает стать приезжего, что даже мерку снимать не понадобилось?

– Хор-рош! – одобрил Прохор. – Хор-рош! И пр-ри-гожий! Но будь настор-роже!

– Без тебя знаю! – огрызнулся молодой человек, одергивая камзол.

Что-то ему мешало.

Похлопал себя по груди, по бедрам. Рука наткнулась на нечто маленькое и твердое.

Хм? И это еще не конец сюрпризам?

Точно!

Извлек из кармана на свет божий плоскую коробочку.

Раскрыл.

Мать честная! Красотища неописуемая!

Жемчужная брошь в виде змейки, хватающей себя за хвост. Вместо глаза вделан махонький черный перл. Сколь же такое чудо в рублях потянет? Чай, не меньше, чем вся его новая экипировка.

Но каков «крестный», а? Обо всем позаботился. Даже о подарке для именинницы.

Оно, вестимо, и стыдно здоровому и сильному детине перебиваться подаяниями, полученными неизвестно от кого. Он ведь не куртизан какой. И не нищеброд. Сам еще заработать способен. Знать бы, от кого все сие пришло, может, и отослал бы подношения обратно. Зане поруха для чести.

– Дают – бер-ри, бьют – беги! – наставил на путь истинный ворон.

Что ж он, вслух говорил, что ли, подивился Иван. Или Прохор, как всегда, подслушал крик души своего непутевого хозяина?

Однако ж пора. Пора…

Дом поручика не производил впечатления большого и роскошного. Двухэтажный деревянный особняк с неизменными колоннами и столь же неизменной резьбой. Никаких видимых признаков перестройки. Как видно, новый хозяин, вселившись сюда, отнюдь не был одержим духом преобразований. Что странно для бывшего жителя столицы. Как правило, тем, кто хоть немного пожил в больших городах, не очень уютно обитается в провинции. Вот и пытаются они пусть в малости, да подражать той своей, былой жизни.

Впрочем, поверхностное впечатление часто бывает обманчивым. Надобно и внутреннее убранство обозреть.

Что еще было непривычным, так это отсутствие гостевых экипажей у парадного крыльца. Ужель он один приглашен на прием? Или опоздал? Так нет же. Только-только прозвонили к вечерне.

На пороге Ивана встретил дюжий арап с булавой, одетый в ливрею и парик. Наверное, тот самый, что и приносил пригласительный билет к нему в гостиницу. Несколько дисгармонировала со всем его заправским видом машкерадная седая борода, прилепленная косо-криво, лишь бы живо. Но, присмотревшись, поэт разглядел, что никакая это не борода, а повязка, прикрывавшая всю правую щеку басурмана. Видно, зубы прихватило у бедолаги. Оно и не дивно по такой-то промозглой и холодной погоде.

Лакей как-то недобро посмотрел на гостя. Хрюкнул себе под нос неразборчивое, а затем распахнул дверь. Оттуда пахнуло теплом. Заслышалась и музыка.

Молодой человек прошел в сени, где попал в руки еще одного арапа. Сей был поприветливее первого. Заулыбался, оскалив белоснежные, идеальной формы и сохранности зубы.

– Милости просим, вашество! – на довольно чистом русском языке молвил слуга, низко кланяясь. – Как доложить прикажете?

Ваня протянул ему пригласительный билет. Арап развернул, пробежал надпись глазами. (Вот ведь диво – и читать обучен! Может, он и не арап вовсе, а ряженый русак с вычерненной дегтем рожей?)

– Прошу за мной, – снова поклонился чернокожий, указывая рукою на нарядную, резную дверь.

Они прошли. Сначала лакей, а за ним и поэт.

– Его благородие Академии Российской копиист Иван Семенов Барков! – громко и торжественно возгласил арап.

И вновь скрылся в прихожей.

Да уж, «благородие», скривился парень. Видали мы таких «благородий»…