Андрей Егоров: Вейгард

А вы попробуйте-ка как-нибудь вызвать к себе домой демона и отлупить его до бессознательного состояния. Уверяю вас, занятие это в высшей степени сложное и требует специальной подготовки. Организм демонических существ устроен таким образом, что заставить их растянуться бездыханными на полу не так-то просто.

Смута мычал и бился башкой о стену, чтобы мучения его поскорее закончились, но сознание никак не желало покидать крепкую голову. Наконец он получал особенно точный удар и вырубался – с блаженной улыбкой на красной морде бедняга погружался в спасительную бессознательность.

Потирая отбитые костяшки, Заклинатель сплевывал свой извечный наркотик и отправлялся к решетке. Главной причиной его явлений были вовсе не побои, а попытки проникнуть в мое сознание. Я видел, как его белое лицо медленно выплывает из сумрака и приближается, тень сползает со складок мантии и гнусная улыбка медленно растягивает тонкие губы…

Раньше за чертогами моей тюрьмы было намного светлее, но после того как я, воспользовавшись удобным случаем, умудрился стянуть у тюремщиков улетевшую в азарте игры к самой решетке карту, Заклинатель принял решение, что будет лучше, если здесь воцарится вечный сумрак. Впрочем, обеспечить полное отсутствие света ему так и не удалось – время от времени та или иная стена разламывалась, и в яркую щель начинали сыпаться круглые шипящие угли, освещая все вокруг ярким светом. К тому же сами демоны и их пес Гырга слегка светились в темноте, и с этим уж точно ничего нельзя было поделать. Да и мой единственный глаз успел порядком приспособиться к постоянному сумраку, так что теперь от меня не ускользало ни одно движение в узком пространстве темницы и прилегающей к ней пещеры, где вместе со мной проводили все свое время два тупоголовых демона и их безмозглый, огромный пес…

Наш придворный философ, Джабба Умник, помнится, говорил, что если жизнь лишить счастья, радости и удачи, то в ней останется один лишь здравый смысл. Осознание этого смысла и стало для меня единственным подспорьем в темные времена неволи. Однорукий и одноглазый калека, узник Нижних Пределов, я круглые сутки занимался тем, что размышлял о собственном предназначении в этой жизни, отводя себе, несмотря на свое жалкое нынешнее положение, ведущую роль в судьбах Белирии и всего мира, и одновременно внимательно наблюдал за тюремщиками.

Они частенько придумывали себе дурацкие забавы – вроде уже описанного мною стояния на голове или игры в карты и кости. После завершения очередной партии демоны, по обыкновению, ссорились и лупили друг дружку по плоским мордам увесистыми кулаками. Так что даже в отсутствие грозного Заклинателя Рурк и Смуга бывали сильно избиты – бедолаги отчаянно кряхтели, меняя во сне положение уродливых тел. Бесконечное кряхтенье и храп сначала доставляли мне изрядное беспокойство, но потом я привык и стал спать, как человек, который не пользуется совестью. Как известно, если совестью не пользуешься, она чиста. А с чистой совестью спится весьма неплохо, даже в Нижних Пределах, даже под храп и кряхтенье демонов. Опасался я только одного – что какая-нибудь из стен разойдется трещиной, и прямо на меня посыплются раскаленные угли. К счастью, несмотря на мои пессимистические ожидания, этого так и не случилось.

Особую прелесть составляли разговоры демонов – сначала меня колотило от ужаса, когда я слышал, о чем они говорят, а потом стало трясти от смеха, потому что дальше слов дело никогда не шло. Тема обычно поднималась одна и та же: сколько мне осталось жить и как бы поскорее от меня избавиться. Я был для них чудовищной обузой, и меня это несказанно радовало. Я злорадно скалился сквозь решетку, когда слышал, что они опять завели старую песню.

– Эй, Смуга, как ты думаешь, после того, как этот сдохнет, нас куда отправят? – спрашивал Рурк, он уже успевал забыть, что они обсуждали это буквально на днях.

Впрочем, на днях ли? Я потерял счет времени.

– Не знаю даже. Хозяин что-нибудь придумает, – отвечал Смуга с такой тоской, что становилось ясно: демоны – братия подневольная, подчиняться черным колдунам – их извечное предназначение. И хотя их, похоже, не на шутку тяготила подобная участь, быть в этой жизни кем-то еще они бесконечно страшились.

Такая слабость не могла вызвать во мне ничего, кроме презрения. Глядя на них сквозь решетку, я рассуждал о мрачном несовершенстве мира. Где справедливость, спрашиваю я вас, если достойных дозволено охранять недостойным? Где высший порядок, если парочка до крайности темных и тупых тюремщиков стоит на страже, охраняя несвободу узника, наделенного могучей силой воли и развитым интеллектом? Есть в этом какая-то вопиющая несправедливость, вам не кажется?