Дмитрий Емец - Первый эйдос

С немалой потерей энергии Мефу удалось локализовать боль и загнать ее в глубь сознания. Он даже сумел привстать и стоял теперь на коленях, опираясь на меч, который до половины лезвия вогнал в песок.

Теперь он знал своего врага. Уже по одной пронизывающей боли, только что обузданной, но грозившей вернуться, Меф угадал того, с кем ему предстояло биться в затхлой пустыне Нижнего Мира.

Его противником был дарх. Его извивающаяся на цепи сосулька стала здесь вдвое сильнее, чем на поверхности. Тартар, отделенный от них одной Летой, давал дарху мощь. Собравшись, Меф хотел встать, но не успел он оторвать от песка колено, как сосулька рванула за цепь. Рванула с такой силой, что Меф, не удержавшись, вновь уткнулся лицом в песок. Набрал полный рот, закашлялся. То исключительное коварство, с которым дарх дожидался удобного мгновения и унизил его, взбесило Мефа.

Он зарычал, рванулся, и снова дарх проделал тот же фокус. Десять, двадцать раз Меф пытался подняться, но дарх дергал цепь, и Буслаев бился лицом о песок. В носоглотке ощущался металлический привкус крови. Сосулька металась на шее, обжигала, жалила, тянула цепь, причем чаще всего назад, сдавливая горло.

В какой-то момент Мефу удалось хлестнуть дарх мечом. Сделал он это сгоряча, не подумав. Испугался, что клинок разобьет сосульку, но ничего не произошло. Дарх обвил лезвие, оплел его и насмешливо провел узкой головкой по зазубринам, показывая Мефу, как мало он боится его оружия. Меф понял, что здесь, в Нижнем Мире, темный клинок не причинит дарху вреда.

Желая убедиться в этом, он нанес сосульке несколько ударов, к которым та отнеслась с насмешкой. Она то обвивалась вокруг меча, то делала вид, что убита, и повисала утопшим червячком, болтающимся на рыболовном крючке. Финал всякий раз был одним: дарх дергал цепь, как садист-дрессировщик, и вновь Меф тыкался в песок.

Буслаев не знал, сколько времени продолжалось это бессмысленное сражение. Десятки минут или десятки часов. Маленький червячок унижал и мучил его. Скользил вдоль цепи, наносил уколы в самые неожиданные места. Затягивал цепь на горле. Ложными выпадами угрожал, что пытается забраться в рот или выколоть глаза. Когда Меф пытался схватить дарх, сосулька ныряла к нему под мышку и наносила болезненный укол в лимфатический узел. Схваченная, она жалила пальцы, обвивала их, опутывала, и неясно было, кто кого схватил – Мефодий сосульку или сосулька Мефа.

Буслаев ощущал, как потешаются над ним те, незримые. Как ухмыляется довольный Лигул. Еще бы! На глазах у всего мрака наследника разделывали в орех, и кто? Всего лишь крошечный взбесившийся дарх, который этот неудачник за столько времени не сумел накормить ни одним эйдосом!

Тут уже самая затюканная канцелярская крыса, специализирующаяся на утилизации драконьего помета, ощущала себя гораздо выше Мефа. Ведь у нее, крысы, были все же два-три заначенных эйдоса в дархе, она, крыса, как-никак состоялась, реализовалась, а этот жалкий, вывалявшийся в песке и измазанный собственной кровью идиот нет. И это наш повелитель, а, кум? Не желаете – хи-хи! – видеть это чудо на нашем троне? Теперь-то мы понимаем, почему Лигул сделал ставку на эту милую малышку, которая смеется так, что у меня, вообразите, череп в прошлый раз треснул! О, нашего горбунка можно понять! Ему палец в рот не клади! А этот-то Буслаев, если разобраться, и не страж даже, а человек! Забавные вещи происходят в мире! Клянусь своей норкой в навозной куче с видом на центральный крематорий!

Меф забылся, разгорячился, не расходовал силы так бережно, как прежде, и под конец совсем обессилел, он не мог встать, не мог поднять бесполезный меч, не мог ни о чем думать, а лишь лежал на спине и смотрел туда, где не было ровным счетом ничего – только бесконечная влажная серость. Дарх, утомленный затянувшимся сражением, шевелился у него на груди, как гусеница. Сгибался, подползал и, согнувшись, долбил острым краем в грудь с неловкостью находящегося под наркозом дятла.

Меф понимал, что дарх добирается до эйдоса, но не мог поднять головы, такое его охватило безразличие. Серость этого гиблого места наполняла его как губка. Эта была даже не депрессия, а нечто гораздо более глухое, безысходное.

Лишь эйдос мерцал в груди. Здесь, в Нижнем Мире, вблизи Тартара, эта крошечная пульсирующая точка казалась частью вечности. Именно к ней из пустоты обращены были жадные глаза, протянуты алчные руки. Сотворенные некогда бессмертными, отпавшие от света, исказившие себя ненавистью и страстями, стражи мрака только так, захватывая частицы абсолютного, получали то, что было им необходимо.