Александр Зорич - Второй подвиг Зигфрида

Но сантименты дикарю были чужды.

Издав глухой вой сквозь волчью шкуру – а оплаченный золотом Зигфрида трофей он по-прежнему держал в зубах – бесноватый вприпрыжку полетел к бургундскому павильону.

Зигфрид, рассчитавшись с квестором и вручив ему Бальмунг, собрался нагнать дикаря и оттаскать за ухо, но жрец ипподромной законности придержал королевича за запястье.

– Отметочка, господин, – деловито пробормотал он, извлекая уголек из своего канцелярского короба.

– Какая еще отметочка?

– О залоге, разумеется, – квестор обиженно-удивленно вздернул брови.

– Я вас запомнил.

– Вы-то запомнили. А вот я вас могу забыть. Как имя вашего меча?

– Бальмунг.

– Великолепно!

Уголек квестора щекотливо затанцевал по Зигфридовой ладони.

– Отметочку поберегите. До конца представления, – квестор квазилюбезно улыбнулся, откланялся и, перебросив перевязь Бальмунга через плечо, потопал вниз.

«Забудешь ты меня, как же…»

Зигфрид воззрился на результаты бюрократических трудов формалиста. Кое-как складываясь из черных ниточек сажи, зато распространяясь на весь хиромантический ландшафт, на его ладони рисовалось корявое и таинственное «meki balm».

Ломать голову над содержанием формулы королевичу было недосуг. Зигфрид поискал взглядом бесноватого. Но того и след простыл.

Деваться с верхотуры было некуда. Единственным местом, где можно было укрыться от глаз, представлялись недра бургундского павильона. И точно – оттуда выпорхнули первые ласточки скандала.

– Но зачем вы это сделали!? – раздавалось наверху. – Постеснялись бы людей!

Голос принадлежал, похоже, пресвитеру Германариху.

– Я давно вам говорил, что его надо крестить, крестить и еще раз крестить! – это епископ.

– Три раза вроде не крестят! – кто-то из сопалатников.

– Да что вы от него хотите? У него же отец – ульфхедин! А кем будет сын ульфхедина? Злостным этим самым хином! – кажется, снова Германарих.

– А по-моему забавно, – сказала вдруг Ильдико. – И шкура кстати. Мне с самого утра зябко.

Она обладала необычным голоском, эта Ильдико. Не скажешь громким или пронзительным, но интонированным так, будто Ильдико всегда и везде была уверена, что стоит ей открыть рот – и все вокруг начнут слушать ее и только ее. Любопытно: благодаря этой вокальной уверенности ее реплики обычно и впрямь достигали адресатов.

Но что бы там ни говорила Ильдико, право вынесения вердикта принадлежало, разумеется, королю.

– Данкварт, вы позорище. Что за вид, что за лохмотья?.. Имейте в виду, Данкварт: не будь мы столь многим обязаны вашему отцу, я, пожалуй… Хм, пожалуй, я… не стал бы терпеть вашего присутствия в Вормсе. А теперь ступайте. Здесь и без вас тесно.

«Balm» означает «Бальмунг», а meki… meki… это, по-готски, «меч»!» – некстати осенило Зигфрида, когда он во второй раз за последние три минуты столкнулся с Данквартом нос к носу.

– Послушай, в самом деле, зачем ты это сделал? – спросил Зигфрид вполголоса.

Справа от них только что уселись какие-то степенные господа в тогах, ни дать ни взять римляне. Слева, ближе к проходу – купеческое семейство: отец, мать, три взрослых девицы и два хилых юноши. И слева и справа говорили на латыни.

Зигфрид начал стесняться своего варварского наречия. Не говоря уже о жуткой внешности Данкварта, который вызвался исполнить при обиженном королевиче роль комментатора ристаний и гида по ипподромным достопримечательностям.

– А что я сделал? – с вызовом переспросил Данкварт. – Я всего лишь взял у квестора то, что ему не принадлежит, и хотел сделать приятное Ильдико. Но тут подвернулся ты.

– Если б я не подвернулся, тебя могли бы крепко отдубасить.

– Отдубасить? Меня? Ну-ну.

Данкварт, который прежде смотрел куда-то в сторону гуннского павильона, вдруг повернул голову и вцепился в лицо королевича своим волчьим взглядом.

– Что такое? – Зигфрид не любил, когда чужое внимание к нему выражается столь истово.

– Ты один из наших , – вдруг сказал Данкварт. – Но наш не станет заступаться за оборванца. Ты ведь не узнал меня?

– Нет. Но что значит «один из ваших»?

– То есть ты как бы добрый, – Данкварт покачал головой.

– Что значит «один из ваших»? – настаивал Зигфрид. – Кто эти ваши?

– Ульфхедхинны. Или, как говорит косноязыкий Германарих, «ульфхедины». Воины-волки. Воины, которые становятся волками в бою, как берсерки становятся в бою медведями. Одни говорят, что это метафора и что люди остаются людьми, но в них вселяется звериная ярость. Другие говорят, что настоящие ульфхедхинны действительно «переворачиваются» в волков. А ты что думаешь, братец?