Ольга Громыко: О бедном Кощее замолвите слово

Батюшка выбором Кощеевым дюже доволен остался – навряд ли еще кто на Марфушу польстится, сам-то он к ней и на версту бы не подошел, ну да дело вкуса.

– А что, – говорит царь с искусным намеком, – есть ли у тебя, зятек, на что пир свадебный справить?

Хлопнул Кощей в ладоши, глядь – откуда не возьмись, явился у трона царского сундук кованный, резьбой дивной изукрашенный. Три пуда обещанных.

– От слов своих не отказываюсь, да мне на пиру гулять недосуг, достанет и обряда венчального.

– Нет, совсем без пира нельзя. – Уперся царь. – Что это за дела – свадьбу царевой дочери не отметить? Либо через неделю пир горой закатим, как только стряпухи кушаний всяческих наготовят, караваев напекут, либо, если тебе так уж невтерпеж, одним махом две свадьбы сыграем – завтра дочь моя любимая, Василисушка, за Илью Муромца выходит.

– Завтра так завтра. – Согласился чернокнижник, вдругорядь в ладоши плеснул – в сундуке крышка сама собой распахнулась, батюшка только ноги поджать успел, а там – золота да каменьев с горкой насыпано.

– Что-о-о-о?! – Подавилась оканьем «любимая дочь Василисушка». – Какая-такая свадьба? Какой Муромец?!

Выскочила я из-за трона, очами грозными на батюшку сверкнула, бока руками подперла. Царь так в спинку и вжался, корона на лоб сползла. Я-то не Марфуша, я реветь не буду, как приложу ручкой белой, да по уху – мало не покажется!

– Эк ты, батюшка, ловко за моей спиной распорядился, меня не спросив! А я-то думаю – с чего бы это Муромец за мной третий день хвостом ходит, как соломина, к каблучку приставшая! Ан вон оно что! Женишком себя возомнил, борода капустная! Шиш ему!

И показала шиш. Бояре так и охнули. Царь шиш у себя из-под носа отодвинул аккуратненько, Кощею поясняет виновато:

– Это она от радости нежданной в уме чуток тронулась, скоро охолонет.

И мне сквозь зубы: «Василиса, уйди добром, не позорь меня перед послами заморскими! После поговорим!»

– Нет уж, я сейчас скажу, чтобы все слышали – не бывать завтрашней свадьбе, пущай Кощей с Марфушей заместо меня гуляют, а я за Муромца не пойду, и весь сказ!

– Пойдешь, как миленькая!

– А вот и не пойду! – Я ножкой как притопну, у батюшка корона так с головы и покатилась, еле подхватить успел. Воевода Кощеев ухмыляется – виданное ли дело, девка встрепанная на царя войной пошла!

– В темнице сгною! – Неуверенно пообещал царь, привыкший пугать бояр да челядинцев.

– Что-о-о?!!!

– В покоях запру! – Торопливо поправился батюшка. – И сластей давать не велю!

Смотрю – кивнул стражникам, те, стыдливо потупившись, уже ко мне подступают. Стряхнула я руки постылые, спину гордо выпрямила, развернулась – только коса по воздуху свистнула, корону батюшкину наново сбила – да и прошла прочь из залы, сам Кощей посторонился, меня пропуская.

– Попадись мне только Илья Муромец – голыми руками на клочки разорву, не посмотрю, что богатырь! – Бушевала я, расхаживая взад-вперед по горнице, для наглядности разрывая напополам подвернувшийся под руки платочек. Муромец, не будь дурак, где-то схоронился до завтрего, весь терем обегала – не нашла. Нянюшка с причитаниями семенила следом:

– Да что ты, Василисушка, такое говоришь! Все сестры тебе завидуют, все купчихи-боярыни слезами обливаются, все холопки по Илюше сохнут – такой справный молодец тебе достался! За ним как за каменной стеной будешь!

– За стеной каменной? В темнице, что ль? – Не унял платочек моего гнева, примерилась я к вазе расписной из глины заморской, «фарфоры» по-ихнему.

– Бог с тобой, дитятко! – Чуть не плачет нянюшка. – Не убивайся ты так, касаточка моя – девки, они завсегда перед свадьбой страсти всякие себе надумывают, а опосля первой брачной ночи тихими да ласковыми становятся… Портнихи царевы тебе уже платье венчальное сшили, до того красивое, прямо дух захватывает, поди-ка примерь!

– Этот проходимец у меня до первого брачного утра не доживет! – И хрясь вазу об пол, только осколки брызнули, а вперемешку с ними – огрызки яблочные, корки от пирогов подгорелые, скорлупа ореховая, мышь дохлая – то-то мы с сестрами гадали, отчего в горнице вторую неделю тяжелый дух стоит!

– Не разумеешь ты, Василисушка, своего счастья, – совестит меня нянюшка, – вон, Марфушу и вовсе за Кощея просватали, однако ж она не упирается, отцу – срамотища-то какая! – прилюдно шишей не кажет!

– А что ж она так ревела, коль согласная? – Летит на пол вторая ваза. Горлышко у ней поуже, потому и мусор мелкий – шелуха подсолнечная.