Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана

Я прошлась по площади, посмотрела мрачноватый тяжеловатый собор, оглядела зелено-желтые холмы Лангедока, постояла перед памятником франкам-крестоносцам и Жанне д'Арк, а больше здесь делать было нечего. К тому же в фотоаппарате кончилась пленка.

Я стала перематывать ее, и пленку перекосило. Дернула сильнее и оборвала ленту.

Тогда я решила зайти в какой-нибудь ресторан, попросить черной бумаги и перемотать все как надо.

Я зашла в какой-то придорожный паб, совершенно американский на вид. Попросила разрешения посидеть и перемотать пленку. В пабе ничего не поняли, но разрешили.

Я сунула фотоаппарат в сумочку, как в муфту, закутала для верности подолом собственного черного платья в розочках и, расставив ноги на манер лотрековских девиц, принялась возиться в сумочке. Служащие и завсегдатаи паба с любопытством уставились на меня.

Я вспомнила несколько важных французских слов и попросила "папье нуар". Папье нуар не было. Оборванная пленка не лезла в кассету. Я чуть не разревелась.

Тут кто-то еще вошел в паб, и служащая изящно пошутила: "Черной бумаги нет, но теперь есть черный мужчина, если вас это устроит, мадемуазель…"

В паб зашел старый негр в пестрой рубашке и пестрых шортах. Торжественно перездоровался за руку со всеми, перекинулся парой слов со служащими. Потом приблизился ко мне и чрезвычайно учтиво произнес:

– Бонжур, мадемуазель.

Я, подняв голову от голых растопыренных колен, налегая грудью на сумочку и задранную поверх сумочки юбку:

– Бонжур, месье.

Негр сразу сообразил, в чем дело, и принес фольгу.

Когда моя проблема с пленкой была отчасти решена, я с облегчением вздохнула и попросила стакан красного вина. Служащая неодобрительно хмыкнула: девушка и пьет с утра красное вино!

Негр подсел ко мне и с одобрительным подмигиванием сообщил, что зовут его Гомер (ну как еще могут звать негра!), что он служил прежде в национальной гвардии.

Гомер принадлежал к числу чудаковатых "старых капралов", отставников, которые любят, выпив, бурно общаться с молодыми солдатами и девушками, поучать, отпускать шуточки и, в общем, служить посмешищем.

Потом подъехала машина и выгрузила пять молодых солдат и сержанта. Гомер, извинившись, оставил меня и жадно набросился на солдат. Пока они обедали и курили, Гомер прохаживался перед ними, вызывая снисходительно-добродушные усмешки, паясничал, вещал, словом, развлекался на свой лад.

Наконец Гомер показал мне одного хмурого толстяка из местных жителей (толстяк сидел в глубине паба и неторопливо накачивался пивом). Этот человек собирается сейчас ехать в Тулузу, так он тебя подвезет. Подожди немного, сейчас он закончит обедать и непременно подвезет тебя.

Спустя полчаса толстяк, отдуваясь, вышел из паба и махнул мне рукой. Я встала и под ехидными взглядами солдат пошла за ним к машине. Толстяк без улыбки повез меня на площадь, чтобы я могла полюбоваться видами Авиньонета – я оценила его тактичную, скупую заботу. Затем подвез меня к синему указателю, где было написано "сито де катар", и очень серьезно объяснил, что здесь, на этом самом месте, катары убили зловредного кюре, после чего франки пошли штурмовать Монсегюр.

Завершив рассказ, толстяк повторил его еще несколько раз, убедился в том, что я все поняла (он заставил пересказать услышанное), строго поглядел на меня и полез обратно в машину. И мы поехали обратно, в Тулузу.

Мимо проносились поля, маки, колосья, холмы, виллы со щьенами. Толстяк поведал, что он – архитектор и много лет работал на Мартинике. После этого он поставил кассету с латиноамериканской музыкой. "Гуантанамера" в исполнении Дина Рида и прочее звучало странновато здесь, среди холмов Лангедока.

Мы ехали молча, поскольку толстяк не обладал той неуемной жаждой общения, какой был наделен Гомер, и не умел бойко болтать на незнакомом языке. Когда мы добрались до Тулузы, он подарил мне на прощание эту кассету с латиноамериканской музыкой и все-таки улыбнулся, когда я сказала: "Мучо грасиас".

Н.А.Осокин в своем фундаментальном труде "Первая инквизиция и завоевание Лангедока французами" (60-е годы XIX в., Казань) время от времени принимается рассказывать о каком-то Арнальде Каталонском, который плавно перетекает в Вильгельма Арнальди, а затем и в Гильома Арно. "Жизнеописания трубадуров" по этому поводу сообщают, что в Тулузе действительно выкинули из монастыря доминиканца Арнаута Каталана, который некогда – возможно – был трубадуром. Поскольку Осокин этот же эпизод относит к "Вильгельму Арнальди", то я сочла возможным поставить знак равенства между бывшим трубадуром Каталаном и инквизитором Арнальди, зверски убитом в Авиньонете.