Елена Хаецкая: Сентиментальная прогулка

Ахемен осознал, что ему от этих мигалок в животе дурно.

– Что делать будем?

Пакор не ответил, только усмехнулся нехорошо. Танк продолжал ползти вперед.

– Ты их раздавишь!.. – вскрикнул Ахемен. – Ты их насмерть убьешь!..

– Иди ты!.. – сквозь зубы отозвался Пакор.

Танк смял одну полицейскую машину, отбросил к парапету другую, слегка помедлил на перекрестке и свернул в улицу.

Полицейские повыскакивали, хватаясь за пистолеты. Один бравый молодец, бугрясь неудобным и громоздким бронежилетом, неловко нацелился на танк автоматом. Других бравых молодцев в группе не оказалось. Истерично завывая, вылетела «скорая» с ядовито-красной полосой на боку и, вильнув по немыслимой кривой, обошла танк.

Танк миновал несколько кварталов и снова выбрался к набережной. Впереди расстилался мост – самый широкий мост через Евфрат.

Зазвонил, дернулся и остановился трамвай. Танк пошел по путям. Две «мигалки» обогнали танк. Из одной высунулся полицейский с дурацкой регулировочной палкой и замахал ею. Теперь и Ахемену стало смешно.

Полицейский кому-то кричал в радиотелефон – жаловался, не иначе.

Танк спустился с моста и углубился в улицы.

– Курить охота, – сказал Ахемен. – Надо бы к ларькам завернуть. У тебя кончились?

– Кончились.

– И у меня. Держи правее. Давай до улицы Китинну и оттуда… Черт!..

Пакор сорвал белую сетку забора и разворотил площадку детского садика.

– Видишь супермаркет? – спросил Ахемен.

– Где?

– Давай, жми прямо. Сейчас увидишь.

Нарядный супермаркет, сверкая ранними огнями, показался перед танком через несколько минут. Пакор прищурился. Румяные безбородые щеки наползли на нижнее веко, превращая и без того небольшие серые глаза в щелочки.

Ба-бах!.. Разлетающиеся, как брызги водопада, стекла гигантской витрины, какие-то красные ошметки, медленно, как во сне, оседающая стена.

В глазах Ахемена загорелся желтоватый огонек восторга.

– Я сейчас обкончаюсь, – сказал он.

Пакор неопределенно хмыкнул.

Танк разворотил мусорные баки и ларьки, переехал ноги спавшего под баками бродяги. Бродяга, беззвучно крича и завывая, забился среди мусора, заскреб грязными пальцами асфальт.

Они остановились у последнего ларька – «ЕВФРАТТАБАК, ОПТОВЫЕ ЦЕНЫ».

– Возьми блок, – напутственно сказал Пакор.

Ахемен полез в карман, затем застыл: рука в кармане, взгляд остекленел, рот приоткрыт.

– Денег нет.

– Что?

– Деньги, говорю, с собой не взял…

– Чего не взял?

Они ошеломленно замолчали – и внезапно расхохотались, как сумасшедшие.

– Вон там, – сказал Ахемен. – За тем углом… Теперь уже близко.

Танк миновал маленькое пивное заведение – резная деревянная дверь, четыре ступеньки в подвальчик, забранные узорными решетками окна. Дом, где провел детство Ахемен, стоял в тихом дворике, окруженный липами. Старенькая изящная трехэтажка, на уровне второго этажа – легкие балкончики. Да и пивнушка по соседству была скромная, уютная, почти домашняя.

– Это что, ваш собственный дом? – спросил Пакор, одобрительно оглядывая дворик и строения.

– Нет, мы снимали здесь квартиру.

– Снимали? Тут что, сдается внаем?

– У родственников, – пояснил Ахемен. Он сжал губы в ниточку, кончик носа у него побелел. – Видишь окно на третьем этаже? Угловое? С геранью?

– Это герань?

– Ну, не герань, какая разница… Вон, где кот лежит…

– Кота вижу.

– Это было мое окно. Когда я болел, я сидел на подоконнике, ел мандарины и бросал кожуру в форточку.

– Да… – думая о чем-то своем, уронил Пакор.

Ахемен выбрался из танка, подошел к дому. Постоял, прислонившись к липе. Закурил. Дом смотрел на него беззащитно и доверчиво – всеми восемнадцатью подслеповатыми после зимы окнами. Кот потянулся и вспрыгнул на форточку. Ахемен усмехнулся. Кот был незнакомый.

Голые липы были уже подстрижены. Когда пушистая зелень окутает их, они превратятся в красивые шары. Срезанные ветви лежали на газоне.

В памяти зачем-то мелькнули стишки, которые Ахемен по первому году писал в стенгазету эскадрона:

Он курил и смотрел на дом.

Четыре комнаты анфиладой: у входа нянина, потом отцовский кабинет с ширмой, гостиная и, наконец, дедушкина. В дедушкиной был камин. Ахемен вдруг будто наяву ощутил на плечах тяжесть насквозь промокшей шубки – семилетний мальчик, не вылезавший из простуд. Опять играл в снегу. Опять опоздал к обеду. Опять он виноват.