Вера Камша - Зимний излом. Том 1. Из глубин

– Еду, – подкрутил усы Валме, – скучно тут у вас. Не люблю провинцию.

– Не ври, – Бонифаций хмуро снял с окна кувшин и водрузил на стол, – друзей ты бросать не любишь. Так что езжай. Сам бы с тобой поехал, но долги мои пред слабыми велики, и не превысят они долга моего пред сильным, как бы велик он ни был. Красное пьешь?

– Пью. – Марсель с готовностью принял здоровенную кружку. У Рассанны было зверски холодно, но виконт понял это, только ввалившись к Его Преосвященству. Ставить в известность об отъезде Дьегаррона не хотелось – чего доброго не пустит, а исчезнуть, никому не сказав, не выйдет. Начнут искать и найдут, с адуанов станется!

– Грудью закрывший друга угоден Создателю более возносящего молитвы. – Бонифаций отхлебнул вина и сморщился. – Не годится. Такое дело касеры требует. Потребно нам промыть мысли и успокоить сердца.

– Я не буду, – замотал головой Марсель, – некогда под столом валяться, ехать надо.

– Будешь! – громыхнул епископ. – И поедешь ты не сегодня, а с разъездами. Не хватало, чтоб ты в одиночку по Талигу шлялся! Конь у тебя хороший, оружие – тоже, нарвешься на мародеров, и конец. Сам сдохнешь и дела не сделаешь.

– Наливайте. – Он бы успел к казни, они б с Чарльзом успели, но их понесло в Тронко! – Но мне нужно послать письмо Фоме.

– Пиши, отвезут, – заверил Бонифаций, протягивая флягу, – что делать станешь?

– Не знаю, – отмахнулся Марсель, – как карта ляжет. Ваше здоровье, святой отец.

– Твоя удача!

Касера пахла полынью и дымом. Полынью, дымом и солью дышал ветер, когда они шли в Урготеллу. «Влюбленная акула» догоняла повисшую над горизонтом звезду, слева темнел берег, близкий и ненужный, а они говорили о войне. Алва никогда не проигрывал, никогда! Кто же мог подумать, что он сложит оружие?!

– Не понимаю, – виконт стукнул кулаком по столу и сам себе удивился, – ни кошки не понимаю!

– Выпей, – велел Бонифаций. – Ты с маршалом с весны болтался, неужто не приметил ничего?

– Разве по нему поймешь, – махнул рукой Марсель и осекся.

– Так! – встрепенулся Бонифаций. – Воистину на дне кладезя камень драгоценный показался. Что ты вспомнил?

– Я не вспомнил, – пробормотал Марсель, – просто... Показалось.

– Не такой уж ты и пьяный, – назидательно произнес епископ, – чтоб казалось. А ну говори, чадо.

– Вечер, – не очень уверенно произнес Марсель, – вечер перед тем, как он ушел... Рокэ прислали гитару, принцесса Юлия прислала. И он на ней играл. Пел и играл... а раньше отказывался... Нас пятеро было: дядюшка Шантэри, Луиджи, Герард, я и Рокэ... Раздери меня закатные твари, если он уже не решился! Дал титул Герарду, велел ни на кого не оборачиваться. Песни эти... Как вспомню, мороз по коже, он прощался с нами, а мы не поняли... Ничего не поняли!

Виконт оперся локтями на стол, глядя в лицо епископу. Нос у Бонифация был красивым. Большим, красивым и в фиолетовых прожилках. Человеку с таким носом можно доверять. Валме потряс головой и прошептал:

– Знаете, что Рокэ про... про Фердинанда говорил? «Создатель, храни Талиг... а если не он, то я!» С ума он сошел, что ли!

– Безумие есть кара Божия, – буркнул Бонифаций. – Алва Богом отмеченный, но не убитый. Голова у него работает почище, чем у нас с тобой. Раз сделал, что сделал, значит, нужно было. А вот то, что не сказался никому, плохо. Ибо как искать кольцо, не зная, где его обронили, и как найти зверя, не зная, где он прошел?

Где он прошел, как раз известно. Где он прошел, остались трупы и сплетни, из которых лет через двадцать вылупится легенда. Рота таращащихся на казнь уродов превратится в армию, Фердинанд из хомяка станет орлом, даже Моро побелеет. Марсель хлебнул касеры, чуть не поперхнулся и тут же хлебнул еще.

Бонифаций шумно вздохнул, словно лошадь, и покачал седеющей головой.

– Багерлее – не Рассвет, сыне, как вошел, так и вышел. Был я там и вернулся, как святой Адриан из пещер Гальтарских.

– Вы? – возопил Валме сквозь полынную дымку. – В Багерлее? За что?!

– Ни за что, – нахмурился епископ, – а положа руку на сердце, за все. Полагал о себе много, распустились цветы тщеславия, и слетелись на них ядовитые осы, но не вызрели ягоды, а были срезаны серпом острым. Семь лет... А, что было, то было! Ныне низвергнувший меня во гробе каменном, а я за столом накрытым вкушаю из чаши жизненной...

– Ничего не понимаю, – признался виконт, шмыгнув носом. Бонифация было жалко. И Рокэ тоже, как бы тот ни огрызался. – За ваше здоровье... И вообще за вас... И за Алву! Нельзя, чтоб он... Семь лет – много!