Дмитрий Казаков - Солнце цвета ночи

Люди на площади орали и выли, жрецы крутились в странном танце, вскидывая руки и ноги, а император медленно спускался с пирамиды. За ним цветастым хвостом тянулась свита.

Гонги негромко звенели, вели мелодию флейты, в нужных местах вступали барабаны, рокоча, точно голоса подземных богов, но правитель ацтеков не слышал музыки.

Он сидел мрачный, как туча пепла над вулканом, не замечал, как перед ним меняют блюда.

Пир в честь праздника Старого Бога, владыки огня шел вяло, как-то дергано, вельможи и жрецы переговаривались шепотом, взгляды их были полны недоумения и даже тревоги.

Случившееся на жертвоприношении было делом неслыханным. Шиутекутли и раньше появлялся на праздниках в свою честь, но не так явно, и уж тем более не обращал внимания на кого-либо, кроме жрецов.

Виновники сегодняшнего переполоха сидели на почетных местах напротив императора, поглощали сладкий картофель, лягушек с соусом из красного перца, пироги с дичиной и бобами, громко смеялись и разговаривали, как и в чем не бывало.

– Что печалит моего владыку? – прозвучавший у самого уха голос заставил императора вздрогнуть.

Без особого удовольствия правитель ацтеков скосил глаза на Гравицкоатля.

Верховный служитель Уицилопочтли был не из суровых аскетов, истязающих себя постами и жертвоприношениями собственной кровью, не из ученых, способных высчитать день рождения любого из божеств и назвать все четыреста богов пьянства по именам.

Гравицкоатля сжигало явное властолюбие.

– Ты сам знаешь, жрец, – проговорил император.

– О, владыка, – из-за Гравицкоатля высунулась Надикецаль, – мы готовы сделать все, чтобы радость вернулась в твое сердце, а грусть оставила его навсегда…

– Короче говоря, вы готовы принести их в жертву, – император глянул на чужаков, с удивлением разглядывающих поданных им тритонов.

– Боги требуют крови! – заявил Гравицкоатль, оскалив острые и белые, точно у оцелота зубы.

– Пока я вижу, что их требуете вы. Они все же дети Кецалькоатля. Что скажет Пернатый Змей, если мы покусимся на жизни его отпрысков? Может быть, он отвернется от Теночтитлана?

– Не думаю, – покачала головой Надикецаль, с ее волос на циновку посыпались частички охры. – Все мы дети богов, и живем лишь для того, чтобы умереть и смертью своей дать миру возможность просуществовать еще немного…

– Это верно, – император вздохнул, почесал живот, поерзал в кресле. – Но все же они мои гости, как-то неловко поднимать на них оружие.

– Эти существа обманом и чародейством втерлись тебе в доверие, – прошипел Гравицкоатль. – Взгляни на них? Разве могут быть у кого-либо, кроме колдунов, такие глаза и волосы?

Чужаки пробовали рыбу в подливе из давленных тыквенных семян, мелкие косточки хрустели на их зубах.

– Да, наверно не может, клянусь мечом Уицилопочтли, – сказал император, глядя на блики, бегающие по светлым шевелюрам, по багровым, как кровь жертвы, лохмам ехидно скалящегося чужака. – Но что скажут соседи, если мы нападем на тех, кого поселили во дворце? Не посчитают ли, что отпрыски Теноча стали подлым народом?

Командующий армией империи, сидящий справа от императора, оторвался от обгладывания жирного голубя, облизал губы и сказал значительно:

– Если бы напали на кого из своих, на посольство от какой-нибудь Тласкалы или тлапанеков, тогда да. А до чужих приблуд, я думаю, никому не будет особого дела…

– Мы подберем самый подходящий день для жертвоприношения, – горячо зашептал Гравицкоатль, видя, что правитель готов уступить. – Когда небесные знаки встанут в нужном порядке, а боги-покровители взглянут благосклонно со всех девяти небес…

– Ладно, – император глубоко вздохнул, расправил плечи. – Подберите день, а ты… – он глянул на командующего, – подготовь отборных воинов. Что-то мне подсказывает – дети Кецалькоатля так просто не сдадутся.

– Рады исполнить волю владыки, – ответили жрец и полководец одновременно.

Музыканты завели новую мелодию, а слуги начали разносить шоколад.

Викинги смотрели на коричневый напиток без удивления, а пили с удовольствием. Зато при виде трубок, набитых ароматным табаком, они дружно изобразили отвращение.

Император медленно курил, выпуская дым через ноздри, и думал, что сидящие напротив него могучие существа радуются жизни, не подозревая о том, какая судьба их ждет.

Мысль эта почему-то вызвала озноб, и до самого конца пира император пребывал в необычайном для себя унынии.