Эрик Ластбадер - Воин Опаловой Луны

Алеф вздыхает.

– Ладно. Иди поплещись. Но ты должен пообещать мне, что встретишься со мной здесь после заката. Мы вернемся домой вместе, как захотел бы твой отец.

Мойши поднимает руку в знак согласия, ударяет коня пятками под бока, тот берет с места в галоп и мчится по дальнему краю холма, через волнующееся море пшеничных полей.

Как это бывает во сне, он вдруг оказывается на берегу ручья, спешивается, смотрит в проем густой зелени. Он видит прохладную воду, такую манящую. Но сегодня тут ктото есть, несмотря на то, что этот ручей находится далеко от главных или малых дорог.

У ручья стоит девушка с короткими золотистокаштановыми волосами. Он подходит чутьчуть поближе, чтобы получше рассмотреть ее, и видит, что она раздевается. Она уже сняла рубаху, ее кожа, покрытая золотистыми веснушками, загорела почти до цвета тиковой древесины. Она нагибается, расстилая рубаху на той стороне ручья, под ее кожей играют крепкие мышцы. На мгновение он видит ее грудь, крепкую, как яблоко, с твердым соском. Затем она поворачивается спиной, и он видит глубокую ложбинку, тянущуюся вдоль позвоночника до самого крестца. Все это так неописуемо возбуждает, что у него ноги начинают дрожать от силы желания.

Вода обтекает ее стопы и щиколотки, покрывает икры. На ней только короткие шаровары, и ее обнаженные ноги, похожие на раздвоенный стебель какогото заморского цветка, не отпускают его взгляда. Они прекрасной формы, настолько полны скрытого возбуждения, что на какоето мгновение он воображает себя странником пустыни, который после многолетних поисков находит наконец еще неизвестную жилу драгоценных камней.

Он дышит тяжело, как кузнечные мехи, так что даже пугается, что она услышит его тяжелое дыхание. Кровь словно молот бьет в ушные перепонки, и с каждым ударом его голова вздрагивает.

И, словно в подтверждение его страхов, девушка оборачивается и смотрит прямо на него. Он замирает на месте, не смея даже вздохнуть. Смотрит, оцепенев, словно на его глазах воплощается воздушное волшебное существо. Глаза ее огромны и зелены, как полированный нефрит, длинные угольночерные ресницы придают им какуюто таинственность. Широкий лоб, маленький нос и пухлые губы. Это лицо чарует его.

Затем она отворачивается, какимто чудом не заметив его, и он ощущает, как после этого жгучего взгляда его охватывает холод, словно облачко затенило лик солнца.

Теперь она чтото делает впереди себя. Он не видит, и это еще сильнее возбуждает его. Затем совершенно невероятным образом она покачивается впередназад, спуская шаровары на бедра. Теперь она совершенно обнажена.

Она начинает снова поворачиваться, но он больше не может сдерживаться. Снова отступив в тень листвы, яростно срывает с себя одежды. Он весь в поту, веточки цепляются за его рубаху, одежда прилипает к спине и рукам, когда он пытается стянуть ее с себя.

Наконец он готов и, подойдя к проему, бросается туда и прыгает в ручей.

Ручей холоден как лед. Его кожа тут же покрывается пупырышками. Он выныривает, смахивает с лица и глаз воду – но у ручья больше никого нет…

Они вошли в порт Корруньи при ясной погоде и свежем югозападном ветре.

Она была не так величественна, как огромный Шаангсей, повергавший новичка в священное восхищение, но тем не менее Коррунья представляла собой прекрасное зрелище. Из голубой воды выдавались каменные пирсы, в большинстве искусственные. Здесь хватало простора для многочисленных быстроходных джонок – тут их называли лорхами, – которые, как сказал Роха, бороздили далузийские воды при коротких торговых плаваниях.

С севера глубокая лагуна была защищена узким искривленным полуостровом – радушным приютом для усталых путников с более крупных кораблей. Стоя на носу, Мойши насчитал семь трехмачтовых шхун, стоявших на якоре в гавани.

Сам город охватывал порт широким полумесяцем. Маленькие белые домики тянулись вдоль улиц, расходящихся от круглых роскошных площадей; в центре каждой площади обязательно находился прекрасный фонтан или местечко для отдыха в сени деревьев. Над городом почти все время стоял перезвон колоколов с высоких башен тысяч храмов.

Далузийцы не использовали в строительстве обожженного кирпича – наверное, по эстетическим соображениям. Они применяли в украшении внутренних помещений только деревянные панели и разрисованную штукатурку. Почти без исключения все дома в городе были сделаны из чегото вроде сырцового кирпича. Щели тщательно заделывались, чтобы защититься от зимних холодов, затем густо покрывались известью для красоты.