Эрик Ластбадер: Воин Опаловой Луны

– Добро пожаловать домой, Офейя!

В этих словах прозвучала такая любовь, что у Мойши сразу стало легче на душе. Выть может, все будет намного проще, чем он полагал. Иногда разум склонен представлять все совсем не так, как есть.

– Входите! Входите же все! – приговаривал Чиммоку, отступая назад. – Мы молились за ваше благополучное возвращение.

Мойши провел Офейю через зал. Они остановились возле подножия лестницы. Он взглянул вверх.

Цуки неподвижно стояла наверху, держась рукой за горло. Она, как всегда, была высокой и царственной, но ее взгляд метался, устремляясь то на одного из вошедших, то на другого.

– Офейя, – выдохнула она. Офейя не промолвила ни слова. Взгляд Цуки задержался на Мойши.

– А Сардоникс?

– Исчезла, – ответил он. – Побеждена.

– Спасибо за то, что вернули мне мою дочь. Спасибо вам обоим.

– Не за что, госпожа. – Он отвесил насмешливоучтивый поклон.

Она подняла руку ладонью вниз.

– Я сожалею обо всем, что было, Офейя. Добро пожаловать домой, милая.

– Иди, – прошептал Мойши на ухо Офейе и слегка подтолкнул ее в спину.

Она обернулась и подарила ему скупую улыбку.

– Жди меня, – шепнула она. – Я скоро вернусь. Потом она медленно пошла вверх по лестнице, ведя рукой по полированным перилам.

Цуки обняла дочь за плечи, и они вдвоем скрылись в коридоре наверху. Мгновение спустя Мойши услышал, как мягко закрылась дверь спальни Цуки.

– Никакой благодарности не хватит, чтобы выразить вам признательность, – сказал Чиммоку, когда они остались в зале втроем. – С тех пор как вы уехали, сеньора была вне себя. Она жалела, что не поехала с вами, но понимала, что была бы вам только помехой. – Он рассеянно подергал себя за длинный висячий ус. – В Офейе очень много от сеньора, ее отца, но во многом она точьвточь похожа на сеньору.

Мойши рассмеялся.

– Вы забыли, что сеньор брал ее с собой в каботажное плавание в ПуэртоЧикама.

Чиммоку непонимающе посмотрел на него.

– Прошу прошения?

– Когда он ездил торговать руумой.

Чиммоку выпрямился, и голос его стал холодным, как отточенная сталь:

– Сеньор, Милос СегильясиОривара имел дело с этой запрещенной отравой не больше, нежели я сам. Он никогда не унизился бы до таких вещей и, уж конечно, не стал бы втягивать в них свою дочь.

Мойши почувствовал, как в желудке растет холодный ком, весь воздух словно разом вышел из легких. И все же он продолжал настаивать:

– Но вы же можете ошибаться, я…

– Сеньор, уверяю вас, что Офейя никогда не бывала в ПуэртоЧикама со своим отцом. Выть может, во время своего отсутствия…

Но Мойши уже оттолкнул его с дороги и бросился вверх но лестнице. Когда это случилось?

– Сеньор, я не думаю, что вы вправе беспокоить…

– Чиизаи! – крикнул Мойши через плечо, не обращая внимания на все остальное. – Наружу! Окно спальни сеньоры!

Чиизаи повернулась и выскочила из зала, распахнув входную дверь и сбежав по ступенькам наружной лестницы.

Тем временем Мойши достиг второго этажа и промчался через верхний коридор. Дверь в его конце была закрыта. Изнутри не доносилось ни звука.

Он дернул дверную ручку, но дверь была заперта. Он отошел назад и с разбега ударил обутой в тяжелый ботинок ногой по дверному замку. Дверь слегка подалась, но устояла. Он ударил снова, вложив в удар всю силу, и замок сломался, дверь с грохотом распахнулась внутрь. Мойши влетел в комнату.

В комнате было темно, занавеси были опушены. Сначала ему показалось, что здесь никого нет. Затем, когда глаза привыкли к полумраку, он различил очертания тела, лежащего на кровати, и подошел ближе.

Цуки навзничь лежала на своем широком ложе. Из уголка ее рта струилась кровь. Платье ее было разорвано; она прижимала к груди подушку, словно ребенок, очнувшийся от кошмарного сна.

Но он знал теперь, что она пробудилась для кошмарного сна.

Рукоять зазубренного кинжала торчала в подушке – как раз напротив того места, где находилось ее сердце.

Но именно выражение ее глаз преследовало его потом еще долгоедолгое время. В них застыло безмерное удивление, отказ поверить в то, что они узрели.

Мойши присел на кровать, взял тело Цуки на руки и стал бережно укачивать. Он знал, что комната пуста и что, помимо двери, единственным выходом из нее остается окно. Он даже не собирался подходить к окну, чтобы удостовериться в этом. Пусть теперь Чиизаи позаботится об убийце.

Сперва он осторожно закрыл глаза Цуки – прежде чем извлек кинжал из ее груди. Теперь он плакал. Она не заслужила этого. Только не этого. Какая ужасная смерть! Думать, что тебя убивает собственная дочь. И хуже всего было то, что это – ложь. Цуки была убита не Офейей. Да, это сделало тело Офейи, но теперь Мойши был уверен, что все действия и сама жизнь этого тела были управляемы Сардоникс. «Как долго, – думал он, – я занимался любовью с нею?»