Дина Лампитт - Изгнание

Подумав о своем сознании, она невольно вспомнила о своем теле, и тут в первый раз ее поразила мысль о том, что ее прекрасное тело должно было измениться не только в результате того, что она родила ребенка, который мирно спал в колыбели, но и от того, что ей приходилось этого ребенка кормить. Сама мысль об этом показалась ей такой невероятной, что Николь, вцепившись в одну из стоек кровати, зарылась опять с головой в подушки, совершенно пораженная тем, что с ней произошло что-то еще более невероятное, чем она думала вначале. В порыве отчаяния она решительно сорвала с себя простыню, которой была укрыта, и стала внимательно осматривать себя.

Тело, на которое она смотрела, не было ЕЕ телом. От великолепной фигуры, тонкой и гибкой, которой она так гордилась, не осталось и следа. Теперь это была фигура женщины намного ниже ростом, и, главное, это была фигура женщины, которая действительно только что родила. Вокруг живота складками морщилась кожа, грудь увеличилась и была вся в набухших синих венах. Когда она переворачивалась набок, то ясно видела, что странная, мягкая наподобие салфетки простыня, которой она была укрыта, тут же намокает возле соска.

– О, Господи! – прошептала она в ужасе от того, что увидела.

Дрожа от напряжения и страха, она все-таки решила, что должна выяснить все до конца. В дальнем углу комнаты, прямо под окном стоял стол, покрытый тяжелой скатертью. По тому, что на нем было множеством всяких пузырьков и баночек, она догадалась, что это стол для косметики. Над ним в деревянной раме висело на стене большое зеркало. С мрачным предчувствием, цепляясь, чтобы не упасть, за мебель, Николь с трудом добралась до стола и, изо всех сил вцепившись в его край, начала пристально вглядываться в темное зеркало.

В глазах у нее потемнело то ли от того, что Николь совершила такую непосильную прогулку, то ли от того, что она увидела в зеркале. Единственное, что она понимала в тот момент, это то, что на нее смотрит совсем другое лицо, что от ее собственной изящной красоты и утонченности, которой она гордилась в двадцатом веке, не осталось и следа. Лицо, которое отражалось сейчас в зеркале, было настолько не похоже на ее собственное, что она могла только в ужасе молча смотреть на него. Потом Николь увидела, как небесно-голубые глаза ее собственного отражения вылезли из орбит. Тут сознание покинуло ее, в голове все поплыло, и она упала на пол в глубоком обмороке.

Она снова увидела тело, картинка пробилась сквозь темноту подобно вспышке выстрела. На этот раз оно лежало в комнате, его окружали различные аппараты, в головах стоял монитор, на котором вспыхивали сигналы, показывающие, как бьется сердце и пульсирует мозг. Рядом молча сидели двое. Николь узнала их – это были ее отец и мачеха. Она с ужасом увидела, что ее отец, который всю жизнь считал себя светским львом и был окружен молодыми любовницами из высшего общества, плачет, как ребенок.

– Папочка, – позвала она, но отец не мог ее услышать, и видение начало потихоньку таять.

Она вдруг начала дрожать и трястись, краем сознания поняв, что это от холода. Зубы у нее застучали, а тело съежилось от налетевшего пронизывающего ветра. Медленно открыв глаза, актриса с того места, где она лежала на полу, увидела, как две створки большого, слабоосвещенного окна огромной спальни в Хазли Корт открываются, и, глядя на них, она увидела руку, которая появилась в проеме окна и растворила его настежь. Она была слишком слаба для того, чтобы закричать, она ничего не могла сделать, только лежала и наблюдала, как открывается окно, и как, держась за два конца деревянной лестницы, в комнату проворно спускается мужчина.

– Боже мой! – воскликнул он, упав рядом с ней. – Арабелла, что с тобой? – с этими словами он поднял ее и понес к кровати.

Уверенность Николь в том, что все, что она чувствует, происходит на самом деле, подтвердилась тем, что присутствие мужчины, держащего ее на руках, было вполне реальным. Не было никаких сомнений: он такой же человек, как и она, судя по запаху, исходившему от куртки из бычьей кожи, в которую он был одет, и слабому запаху лошадиного пота, исходившего от него самого.

– Бог оказался милостив, ты родила ребенка, – сказал он, осторожно укладывая ее на постель. – Тебе было очень больно?

– Все, что я об этом помню, было просто ужасно, – ответила Николь.

Незнакомец казался сконфуженным:

– Я ужасно страдал от того, что уговорил тебя на это, а потом в самый тяжелый для тебя момент не смог быть рядом.