Александр Зорич - Люби и властвуй

«Да сколько можно. Сыть Хуммерова!» ― в сердцах выругался Эгин. Бесшумно и быстро он встал с ложа, переместив головку Вербелины со своего плеча на атласную подушку. Встал. Принял свой меч из когтистых лап чугунного нетопыря и медленно пошел к двери. Половицы были к нему милосердны ― ни одна из них не скрипнула, словно бы даже дерево втайне болело за торжество справедливости, воплощенной в гиазире Эгине.

Но, несмотря на это, наблюдатель все-таки почувствовал приближение опасности или, скорее, позора, ибо Эгин, конечно, не стал бы убивать слугу своей госпожи, даже запятнавшего себя таким проступком, как распознанный шпионаж. Почувствовал и стал медленно удаляться от двери, по-прежнему немилосердно скрипя половицами. «Странное дело, ходить бесшумно не умеет, а мое приближение почуял», ― пожал плечами Эгин.

«Теперь у слуги нет сомнений в том, что он замечен, вот и дает деру. И все же кто это?» ― вот что теперь было важно Эгину, коль скоро эффектного розыгрыша не получилось. Жаль, можно было бы расска ― зать завтра Онни, Иланафу и остальным. «Представьте себе сцену, милостивые гиазиры! Я открываю дверь, а там этот недоделанный стоит рачмя и подглядывает в замочную скважину, высунув язык от любопытства». И дальше в таком вот духе. Только позабористей и с массой выдуманных, но очень пикантных подробностей. «Кто это?» ― искоркой загорелось в мозгу Эгина. Его обнаружили, а значит, таиться бессмысленно. В три прыжка Эгин преодолел расстояние, отделяющее его от двери. Резким ударом ноги распахнул ее и выскочил в неосвещенный коридор.

Соглядатай тоже теперь не таился ― он бежал к лестнице, соединяющей помещения госпожи с людской и выводящей во двор. Но то был не привратник. И не коротышка-псарь. И не повариха. И вообще ни одним из тех, кого Эгину приходилось видеть в поместье «Сапфир и Изумруд», он не являлся. Высоченный рост. Длинные, непропорциональные конечности. На голове что-то вроде ночного колпака, какие, по слухам, надевают престарелые дамы из харренских сектанток. И еще что-то сзади. Ну не хвост же? Эгин напряг зрение ― еще секунда, и соглядатай скроется на лестнице, и бежать за ним неловко и бессмысленно. Эгин был наг, словно бронзовая статуя в примерочной портновской сиятельного князя Мидана оке Саггора. Соглядатай передвигался очень быстро. И в высшей степени неловко. Странные движения. Как будто медведь-шатун. Нет, не медведь. Пес, ставший на задние ноги. Пес? Комок подступил к горлу Эгина. Пес?

«Да нет, никакой не пес. Походка, конечно, ненормальная. Но, может, это как раз был один из тех, кто пережил ту самую пытку, когда в коленные суставы вбивают крохотные гвоздики… Вот у него теперь и похожа такая»…

Это был как раз тот редкий случай, когда в голове у Эгина плескалась теплая бесформенная каша. Он вернулся в комнату. Запер дверь на щеколду. Водворил меч на подставку. Жутковатая рожа чугунного нетопыря, казалось, расплылась в издевательской улыбке.

«Самое лучшее, что я могу сделать, ― заснуть, наплевав на весь этот бред», ― сказал себе Эгин и вернулся в постель, где спала и казалась вполне безмятежной госпожа Вербелина.

Но только казалась. Когда Эгин нырнул под балдахин и, припечатав успокоительный поцелуй к обнаженному плечу, отвалился на подушки, стараясь унять легкую дрожь, он понял, что ошибся.

– Что там случилось? ― самым тихим из тихих шепотов поинтересовалась Вербелина, а ее влажная ручка стала ласкать живот Эгина в недвусмысленной близости от непозволительного.

Случилось то, чего Эгин не предусмотрел. Он разбудил ее. Неважно когда ― когда только выскользнул из постели или когда вышибал ногой дверь.

– Пустяки, кто-то мешал мне спать, ― стараясь казаться сонным, отвечал Эгин.

Вербелина проигнорировала намек, содержащийся в выражении «мешал мне спать». Ее ручка продолжала нахально разгуливать по животу Эгина, а губы Вербе-лины осыпали поцелуями грудь Эгина. Ее дыхание было частым и порывистым. Ее ресницы щекотали кожу Эгина, а ее ноги обвили ноги Эгина, словно плющ ― стены Староорд осокой крепости.

Эгин неловко отстранился. Все его мысли ― как ни прискорбно было в том признаваться даже самому себе ― были заняты загадочным соглядатаем, колени которого выгибались в другую сторону, а торс странно напоминал… напоминал… Да собачий, собачий торс, поставленный на задние ноги, он напоминал. И хвост. Такой же обрубленный, как и у остальных питомцев госпожи Вербелины, которая вот сейчас пытается склонить его к одному из Обращений.