Мария Вересень - Ведьмин Лог

– Все, господа. Теперь уповаю на вашу честность.

Маришка Лапоткова, прятавшаяся за каменным гробом, вдруг распрямилась, бледная, и, дрожа губами, прошептала:

– Ты… ты мог это с самого начала?!

Инквизитор явно смутился, взъерошил волосы, пряча глаза, сунул саблю за пояс, а потом возмущенно рявкнул, разводя руками, словно весь мир призывал в свидетели своей искренности:

– Ну извини, я сразу предупреждал, что злодей, дак что теперь в меня плевать? – И он прошел мимо всех, весьма недовольный тем, как все повернулось.

– Все хорошо, Мариша, все хорошо, – подоспели к логовской ведьме предстоятель и Митруха.

– Убью, – холодно пообещала гроссмейстерша, а Митруха взвился, выхватывая саблю:

– Нет, я первый щас ему все лишние члены поотрубаю! – и бросился вслед златоградцу.

На болоте снова полыхнуло, бабахнуло. Решетников еще только прикидывал, какую выгоду извлечь из того, что враги престола сцепились, но тут кто-то из магов скользнул по нему равнодушным взглядом, и ноги боярина подогнулись. Он уснул на островке.

Бунт состоялся внезапно и совсем не так, как планировал Медведь. По его задумке, Игнат с Кирюхой должны были вывести из казарм немного людей и захватить Луговскую, как только она покинет Серебрянск. Но Игнат замечтался, возвращаясь, и форменную егерскую куртку накинул на себя едва ли не в самых дверях замка. Обычно он переодевался в людской, и если его задерживал патруль, то оправдывался тем, что бегал на кухню за кипятком. Егерей хоть и арестовали, но порядок у них до сих пор был военный. Были дневальные, были дежурные, в казармах поддерживалась чистота, и за обедом арестанты ходили сами. Но Игнат изменил правилам, вошел прямо в ворота, решив, что сейчас все только о княгине думают, и никакого оправдания в запасе не имел.

Начальник караула, проводив его недобрым взглядом, кликнул двоих помощников и пошел за Игнатом вслед, намереваясь допросить о том, куда это и по какому праву арестованный егерь отлучался из казарм. Замок весь был взбудоражен – шутка ли, сама Луговская! Многие из сослуживцев Игната тоже вышли наружу, и их пока не пытались загнать обратно, но уже косо поглядывали. Кирюха Беда, проскользнувший во двор раньше, стоял во главе любопытствующих и, едва заметив дружка, стал делать ему странные знаки. Игнат нахмурился, пытаясь сообразить, и тут на плечо ему легла тяжелая рука начальника караула:

– Откуда идешь, дружок?

С двух сторон его сразу крепко взяли под локотки. Еще можно было отшутиться или соврать, извернувшись, дескать, к зазнобе ходил, братцы, каюсь, виноват, но сами ведь понимаете, дело молодое. Глядишь, и пронесло бы. Ну в крайнем случае дали бы в зубы и бросили в холодную до завтрашнего дня, но в том и была беда Игната, что умные мысли к нему приходили очень поздно, зато душа вскипала сразу, словно в нее кипятком плескали. Резко, упав на колени, он заставил двух державших его за руки шагнуть вперед и, вырвавшись из захвата, толкнул их в сторону егерей, а сам, сорвав с пояса начальника караула широкий нож, воткнул ему же в грудь, заблажив:

– Измена, братцы! Луговская приказала егерей казнить! В Княжеве весь полк на плаху отправили! Бей Медведевских, спасай жизнь!

Люди оторопели, а потом взорвались, словно бочка пороха, в которую засунули факел. Жуткие сплетни давно уже будоражили умы арестантов, да еще, на беду, поместить такое количество народу в Серебрянском замке было негде, вот и сунули в казармы. А напротив них, дверь в дверь, стояла арсенальная башня, в ней не только сабли да брони, но и пищали с огневым запасом и даже пара пушек. Но хуже всего, что охраняли ее не столичные волкодавы, а местные серебрянские дружинники, которых егеря смели, даже не заметив, голыми руками.

– Бей Медведевских! – выл Кирюха Беда, понимая, что коль все пошло наперекосяк, то надо давить вражину, пока у ней хребет не треснет.

Замок взяли на ать-два.

Замешкались только на втором этаже: опомнившаяся охрана завалила лестницы мебелью, а когда баррикада стала непролазной, начала палить из пистолей. В ответ грянули дружные залпы. Скоро от раненых и убитых стало не протолкнуться. Кто-то запалил хозяйственные постройки, и Игнат, попытавшийся было ворваться на хозяйскую половину с черного хода, бешено взвыл от отчаяния.

В городе ударили в набат, подняли по тревоге малую дружину, но бунтовщики, увидев, как к воротам отовсюду стекается подмога Луговской, выкатили обе трофейные пушки и дали залп картечью. Вскоре удалось перерубить и цепи, удерживающие решетку, она гулко бухнула, вонзаясь зубьями в брусчатку, и замок оказался отрезанным от мира. Кирюха Беда взлетел по внешней лестнице на стену, воткнул треножник, обпер об него пищаль и, почти не целясь, выстрелом сбил единственного всадника в осаждавшей толпе. Народ отхлынул, испугавшись этого сильнее грохота пушек, не причинивших особого вреда, поскольку с выстрелом поторопились, и картечь пощипала городских лишь на излете.