Стивен Браст - Сетра Лавоуд

— Ваше Величество?

— Вы требуете, чтобы я повторила свои слова?

— Я слышал, но не понял.

— Что может быть проще? Я верю, что вы действительно хотите в отставку, но не верю, что вы сказали мне настоящую причину.

— Я могу только сделать себе честь и повторить мои слова Вашему Величеству, но, поскольку это можно рассматривать как неуважение, я воздержусь от того, чтобы это сделать, и промолчу.

— Разрешите мне заметить, Капитан, что вам потребовалось больше слов для того, чтобы промолчать, чем потребовалось бы, если бы вы захотели ответить на мой вопрос. Итак, я делаю себе честь и спрашиваю снова. Почему вы хотите оставить службу мне? Не связано ли это каким-то образом с вашим сыном, с которым вы поссорились?

При этих словах Кааврен почти незаметно одеревенел, но твердо посмотрел в глаза Императрицы и сказал, — Нет.

— Хорошо, но тогда в чем же причина?

Кааврен склонил голову и промолчал, на этот раз обойдясь без дополнительных объяснений.

Орб стал темного и неприятно красного цвета, а Зарика ударила ладонью по столу. — Очень хорошо, Капитан. Вы просили отставку; я принимаю ее. Прощайте.

Кааврен низко поклонился Ее Величеству и, решительно повернувшись кругом, хорошим военным шагом вышел из комнаты Императрицы, после чего, не снижая темпа, преодалел две лестничные ступеньки и оказался рядом с комнатой Графини. Дверь была открыта, он вошел. Даро — которой, признаемся к нашему стыду, мы так нечестно пренебрегали на протяжении всей нашей истории — с тех пор как фактически отдала особняк Ее Величеству, в основном находилась в маленькой комнате секретаря, в которой занималась делами графства. Оторвавшись от работы, она посмотрела на вошедшего Кааврена, и, улыбнувшись, встала. Кааврен немедленно оказался перед ней и ласково поцеловал ее руку.

— Какое удовольствие, Графиня, быть дома, потому что я могу видеть вас каждый день.

— Даю вам слово, сэр, что я полностью разделяю это удовольствие. Но не стойте так. Садитесь и поговорите со мной.

— Ничто не принесло бы мне большего удовольствия, уверяю вас, — сказал Кааврен, послушно садясь рядом с Графиней.

— Ну, — сказала она, — что вы хотите сообщить мне?

— Сообщить, мадам?

— Конечно. Как вы понимаете, я прожила с вами слишком много лет, чтобы не знать, когда вы собираетесь что-то сказать мне, и не знаете, как начать. Итак, сэр, я прошу вас просто сказать это мне, и не важно хорошо ли это, плохо или просто удивительно.

— Что касается этого, я, если говорить начистоту, не знаю. Это может быть любое из них. Но если на то пошло — а вы знаете, что правы во всех смыслах — вот то, что я хочу вам сказать: Я вышел в отставку.

— Как, в отставку?

— Точно.

— Когда?

— Две минуты назад.

— Так что…

— Я полностью свободен.

Графиня внимательно посмотрела на него. — Мне кажется, что это чересчур поспешный поступок.

— Возможно.

— И это из-за…

— Нет, — коротко сказал Кааврен, прежде чем она произнесла имя их сына. Это был печальный предмет, который вызывал некоторое напряжение между ними; хотя узы их взаимной привязанности и любви не сгорели, но, тем не менее, сейчас Кааврен не хотел упомянать о нем в этом разговоре, так как это могло привести только к путанице и еще большему напряжению.

— Что тогда? — сказала она. — Должна же быть причина.

Кааврен нахмурился. — Откровенно говоря…

— Да?

— Я не в восторге от этой маленькой Феникс.

— Как, вы нет?

— Видите ли, я оставался верным Тартаалику несмотря на все его перепады настроения, неспособность и нерешительность; но тогда я был моложе, чем сейчас.

— Мой дорогой Граф, вы совсем не так стары, как утверждаете.

— Возможно нет. И тем не менее, я обнаружил, что у меня уже нет терпения для этой маленькой Феникс.

— Но что случилось?

— Она отдала Дому Ястреба некоторые графства, которые были обещаны Лорду Маролану, которого я считаю одним из самых выдающихся дворян нашего времени; на самом деле он произвел на меня такое сильное впечатление, что, если бы не разница в возрасте, я мог бы думать о нем как о друге. Он даже напомнил мне…

— Да? И кого?

— Ну, если говорить откровенно, Лорда Адрона.

— О!

Кааврен пожал плечами. — Я знаю, что произнести его имя — все равно что накликать зло, как на себя, так и на Империю; кроме того он, действительно, виновник всех моих несчастий. И тем не менее я всегда любил его, и считал его самым достойным дворянином, хотя в высшей степени твердолобым и выбравшим неправильную дорогу. И Айрич чувствует то же самое, что, как мне кажется, доказывает мою правоту.