Павел Васильев - Из пыли времен (СИ)

Девочка отнимает руку, и васильковые глаза впервые моргают, разрывая «цепь». Но сапфиры ждут все с той же покорностью.

— Ступай, — звучит детский голос.

Зверь склоняет голову. Левая лапа осторожно трогает снег — слабость осталась, но она уже не подгибается под собственным весом.

— Ступай, — настойчиво повторяет девочка.

И зверь боком отступает. Лес принимает с распростертыми объятиями, ветви смыкаются за спиной. Лишь следы лап и алая дорожка на белеющем «покрывале» отмечают путь.

— Я спасла его, — улыбается Лита, оборачиваясь к отцу.

Лицо Дерриса застыло напряженной маской, рука стискивает изогнутое дерево с наложенной стрелой, влажный лоб блестит в свете Ночного Солнца; на черной шерстяной рубахе не хватает левого рукава. Но небесные топазы глаз смотрят на дочь с гордостью: в ней нет ни капли страха!

Отец нежно берет протянутую маленькую ладонь, когда девочка подходит. Детские ножки ступают легко и мягко, шаги стелятся по «белому пуху», почти не оставляя следов. Запястье уже не кровоточит и быстро затягивается.

— Ух, маме-то расскажу — не поверит… — довольно начинает Лита.

Но отец останавливает:

— Пожалуй, маме об этом знать не нужно.

Лита открыла глаза. Тьма медленно расступалась перед заспанным взором; очертания комнаты проступали серыми тенями. Морозный зимний воздух заползал под меха, заставляя укутаться с головой. Поленья в камине под утро едва тлели, языки пламени изредка вспыхивали, но уже не справлялись. И все же накопленного тепла еще хватало, чтобы понежиться.

Ночное Солнце скрылось за восточным Крайним Хребтом, но до рассвета еще осталось время — за шесть витков своей жизни девочка не видела иного.

В такие моменты тьма безраздельно властвовала в Ардегралетте, и мир погружался в объятия Истинной Ночи. И только бесстрашная стихия решалась нарушить звенящую тишину. Сбивчиво шумел ветер, бросая в стекло снег, и огонь иногда просыпался — лизнет полено, стрельнет искрами, осмотрится и прячется вновь… Да, и волки порой тоскливо подвывали, провожая своего покровителя.

В последнее время девочка часто просыпалась в такие моменты: перед восходом. Переворачивалась на бок и лежала в ожидании, когда сквозь окна начнет пробиваться серебристый утренний свет.

Вот он крадется по полу, мало-помалу заполняет комнату, выхватывая из темноты тумбу, шкаф у двери и постепенно подползает ближе. Тьма рассеивается, уступая место новому дню.

И пусть для Свободных Охотников это не имело особого значения, так девочке нравилось больше. Краски становились ярче и насыщеннее, воздух прозрачнее, и, казалось, даже дышится легче.

Вышитое полотно, что висело напротив кровати, оживало. Трава наливалась живым нефритовым соком, а небо искрилось ясной лазурью. Речка звонко журчала вдоль крутого утеса, прячась за излучиной, а одинокое деревце довольно покачивало ветвями.

И еще солнце. Оно вспыхивало «золотым огнем», таким губительным для Литы. Оно сожгло бы дотла, стоит лишь к нему прикоснуться…

Но в Сером Мире нет солнца. Точнее, такого, как на картине. Оно не светит столь ярко и теплые ладони не касаются шеи. Не отбрасывает темные и четкие тени. Не убивает и не причиняет вреда. Просто мутное пятно на затянутом облаками небе, просто свеча за тонкой плотной занавесью.

Наблюдая, как серебристые лучи карабкаются по стене, Лита вспоминала день, когда отец принес картину этого удивительного мира…

— Когда Мир был еще совсем молодым… — начал Деррис Морте, присев на край кровати.

— Молодым, как я? — перебила Лита, взглянув на отца васильковыми глазами.

Поерзала на простынях, усаживаясь поудобнее и готовясь слушать очередную увлекательную историю. В правое ухо потрескивал камин, заглушая вой метели, чье морозное дыхание нет-нет, да гладило плечи.

Отец улыбнулся, откинув прядь растрепанных черных волос дочери за ухо.

— Да, малышка, как ты. Когда Мир был молодым, им безраздельно правили Боги. Они давали жизнь и забирали ее. Творили и разрушали. Никто не мог поколебать их Волю.

Даже среди Свободных Охотников, возраст Дерриса вызывал почтение. За прошедшие столетия лицо покрылось сетью мелких морщин, а в черных волосах, что спадали на плечи, и густой бороде уже мелькало серебро. Но выглядел он, скорее, зрелым, нежели старым. Взгляд цвета небесных топазов до сих пор оставался живым и ярким, хоть в них часто и проскальзывала усталость, словно на плечи обрушился весь хребет Стальных гор… Да, так, наверное, и бывает, когда живешь долгой жизнью Охотника.