Михаил Успенский - Устав соколиной охоты

– Знаешь, Авдей, – сказал Мымрин. – Пытает меня давеча тот немчин Грегори: варум, дескать, ваш герр Полянский хабен цвай намен – Иоганн унд Данило? Я толкую, что Иван – молитвенное имя, для Бога, стало быть, а Данило – для мирской жизни. А немчин дошлый, смеется: кого-де ваш герр Полянский объегорить хочет: Господа или мир?

Авдей ничего не ответил. И на бабу тоже не смотрел: принюхивался Авдей. Если у Васьки был нюх, так сказать, умственный, то у Авдея натуральный, как у собаки.

– Васька, – прошептал он. – Ведаешь ли, что в бочке той?

– Неужто вправду с винищем? – удивился Васька.

– Кабы с винищем! Порох тамо!

Прошибло Мымрина холодным потом. Приподнял голову, стал разглядывать бочку. А Бахус с бочки вещал:

– Гли-ко, Авдей, а вот и фитиль! – сказал Васька.

– Поди, потешные огни станут пущать, – сказал Авдей.

– Хороша потеха, да мне не до смеха. Коли эта бочка да полыхнет, никого вживе не останется…

Ни Бахус, ни Венус не обращали внимания, что на полу кто-то бормочет, увлеченные своим разговором.

Мымрин тяжко (все же пьяного показывает!) перевернулся на спину и стал приглядываться к Бахусу, которого тем временем крылатый мальчонка пристрелил из лука.

– Я зато знаю, что творити, – прошипел Васька. – Авдей, как я тебя ногой торкну, скакивай и имай Бахуса!

Соколы разом вскочили и, возопив велегласно: «Слово и дело государево!», крепко схватили Бахуса с двух сторон. Другие актеры подумали, что пьяницы раньше времени начали славить Бахуса. Им показалось не «слово и дело», а «многая лета». И они в сорок глоток рявкнули:

– Многая лета! Многая лета! Многая лета!

Государь и другие зрители подумали, что так и положено. Тщетно немчин Грегори метался по сцене, пытаясь навести порядок. Авдей отпихивал немчина ногой. Актеры продолжали провозглашать многолетие. Бояре подняли шум. Государь уши заткнул. А в крепких руках соколов бился бритый, плющом увитый, но все-таки узнанный Иван Щур.

Нет, хорош, хорош государь-царь и великий князь Алексей Михайлович, царь Тишайший! И гневлив, да отходчив, и скуп до смеха временами, да другими временами щедр без меры.

Вот и нынче с лихвой наградил он соколов, другожды его спасших: снова не велел казнить до смерти. А за то, что все действо испортили, спосылал к Ефимке.

Ивашка Щур не запирался на спросе, только потребовал, чтобы государь его выслушал с глазу на глаз. Государю с таковым вором и злодеем говорить вроде бы невместно, да и страшновато. Всю-то ноченьку Алексей Михайлович ворочался с боку на бок: то в нем страх с алчбою боролись. К утру алчба свое взяла: привели скованного цепями вора в государевы палаты. Алексей Михайлович всех отослал прочь, чтобы не слушали. На случай же, если вор вздумает учинить какое дурно, оставил одного глухонемого арапа с пищалью. Соколы так и не узнали, что за разговор был у царя с шишом.

Поздно вечером государь призвал соколов и сказал:

– Что да к чему – вам знать ни к чему. Доподлинно скажу только, что клад тот есть, велик и несметен. И ежели вы, негодяи и бездельники, мнили, что сами добыть его можете, то вот вам мой царский кукиш!

И вправду показал кукиш. Ежели его, этот кукиш, взять сам по себе, то и не подумаешь, что царский.

– Положил князь заклятье, чтобы открылся клад только царской крови! Делать нечего, придется самому ехать. А вы – со мной. Вора возьмем, вор место укажет. Вор, поди, думает под шумок бежать, а того не знает, что я приказал весь город караулами обставить. Вчетвером поедем.

– Государь-надежа, – сказал Мымрин, которому совсем не хотелось еще раз связываться с хитрым Щуром. – А что бы нам взять целую стрелецкую сотню?