Ирина Семитут: Месть богов. Ч 1. Путь к себе

— Нам нужно остановиться — лошади устали.

— Ты это о луншуках?

— Я это о тех, на ком мы едем.

— Луншуки не чувствуют усталости, — тоном полной уверенности сказал Заиг.

«Чтоб этот заика провалился, он уже меня начинает выводить из себя».

— Ну, конечно, они не чувствуют усталости, и они не идут сейчас, еле передвигая ногами… Что ты! Конечно, нет, мне ведь это только кажется, и то, что они где-нибудь свалятся от изнеможения, такого тоже быть не может! Правда ведь? Ты ведь у нас самый умный. А вот если это случится, то я тогда на тебе поеду — вместо лошади будешь, которая никогда не устает. Согласен? Что-то я не слышу твоего ответа…

— Кинар, заставь ее заткнуться, мне уже стала надоедать ее речь.

— Тебе лучше помолчать, катанка.

— О, даже так? С каждым разом все интереснее и интереснее. Ну, понимаете, у вас возникла маленькая проблема: когда я нервничаю или злюсь, у меня начинается, как бы это покультурнее выразиться, словесный понос. И проблема у вас в том, что он не проходит, пока я не успокоюсь, но не волнуйтесь, вам это не грозит.

— Мне кажется, я начинаю понимать, почему твой хозяин решил избавиться от тебя. Ведь мне кажется ни битье, ни наказания в этом случае не помогут.

— Ну что ты, они только усугубят. Ведь от этого я начну нервничать или злиться еще больше. Однако вы можете попробовать, вы ведь у нас настоящие мужчины… или не мужчины, смотря с какой сторону подойти к этому вопросу. Ведь если мужчина это тот, кто бьет женщин, обижает детей и стариков, которых он НАМНОГО сильнее, и гордится этим, то тогда, конечно, вы можете считать себя мужчинами. А вот если считать, что мужчина это тот, кто защищает женщин, детей, стариков, которые не могут постоять за себя перед всяким сбродом, человек, который не считает ниже своего достоинства обращаться по-человечески с женщинами, то вы тогда явно не относитесь к этой категории.

— Шенка, ты перешла всякие границы.

— Заиг, успокойся. Тебе, катанка, прощается это оскорбление, т. к. ты не знаешь наших обычаев, но запомни, что прежде чем выйти из Паучини, каждый юноша доказывает, что он стал взрослым и достоин того, чтобы все его называли мужчиной. Он проходит тяжелые испытания…

— Неужели? Наверное, на глазах всех избивает какую-нибудь женщину?

Анна заметила, как Кинар сжал руки в кулаки.

«Чертов мой инстинкт».

— Ох, простите меня, как же я могла это же «тяжелое испытание»… наверное, сразу двух?!

Вся группа напряглась после слов Анны. Она заметила, что все мужчины разозлились. Одни смотрели на нее, а другие — на Кинара, но никто не проронил ни слова: все ожидали реакции Кинара. Анна смотрела ему в глаза и тоже ждала его реакцию.

«Ну-у-у, давай, злись, попробуй меня ударить, пусть все увидят, как ты не справишься со слабой женщиной».

Анна заметила краем глаза, что Заиг, который ехал на расстоянии 10 метров, направил лошадь на нее. Она повернулась в его сторону и посмотрела со злостью.

«Вечно этот Заика все портит! Надо же, такую речь испоганил… Чтоб тебя лошадь сбросила!»

«Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ!»

Анна от удивления чуть с лошади не упала, осмотрев всех мужчин, она так и не поняла, КТО это сказал.

«Опять этот голос…»

Но она не смогла это обдумать, как следует: представившаяся ее взору картина была настолько невероятна, что Анна даже рот открыла от удивления. Заиг пытался справиться со своим жеребцом, который издавал невероятные, несвойственные лошадям звуки и норовил его сбросить. Но нереальным казалось не то, что она об этом подумала, и это случилось, а то, что у жеребца глаза стали красные, как пятно на шее, и стали появляться клыки.

— Я сплю, и мне все это снится. Это все происходит не со мной…

Анна не замечала ничего вокруг — она все смотрела на жеребца, у которого росли клыки из пасти и с каждой секундой становились все больше. Ее вывела из оцепенения резкая боль в руке. Повернувшись, она увидела Кинара.

— Останови его.

— Ты что, с ума сошел?

— Я сказал, останови его! Он меня не слушает!

— И как ты себе это представляешь?

— Скажи, чтоб он успокоился и остановился!

— Ты что, полный псих или только притворяешься им?

— Я приказываю: успокой его! — сказав это, он очень сильно сжал ей руку.

— Хорошо, хорошо! Зачем так нервничать?

Анна повернулась к «жеребцу».

— Успокойся и остановись, — самым небрежным, каким только могла, тоном сказала Анна и посмотрела на Кинара.

Она удивилась наступившей тишине и снова повернулась к жеребцу. Он уже приобрел нормальный вид, и о произошедшем говорили только его красные глаза, которые через несколько секунд приобрели нормальный вид. Заиг очень медленно слез с него и, отойдя в сторону, свалился на землю.