Дмитрий Володихин - Полдень сегодняшней ночи

– Взбесившийся рубанок очень больших размеров. Инструмент. Биомеханическое создание со слабой сумеречной душой и в состоянии глубокого помешательства. На свете нет оружия, которым можно убить его. Да хотя бы ударить как следует. Сам главный оппонент с ним не справится…

– Но Творец-то…

– Да! Да. Только сам Творец. Только ему этот ходячий кошмар подвластен. Я молился. Я передавал отчаянную записку по инстанциям, и она дошла до самого верха… Ничего. Никакого результата. Тогда я понял, в чем дело. Наверное, Он хочет, чтобы кто-то пострадал за Него, чтобы кто-то отдал настоящую жизнь, исполняя Его волю…

Бойков взглянул в глаза младшему витязю. Ну, что спросишь? То, что надо, спросишь, или не чувствуешь? – такое читалось у него во взгляде.

– Почему именно ты?

Бойков удовлетворенно откинулся в кресле, трубочкой опять пыхнул. Его младшой не ошибся.

– А кто, Паша? – и опять смотрит оценивающе.

– Я.

– У тебя нет выбора. Ты не знаешь этой молитвы. А я не дам тебе ее слов.

– Все дело пострадает меньше, если уйду я.

– Закрой рот. Наше дело не зависит от потери одно двух или даже ста человек. И потом… я все обдумал и приготовил себя. А у тебя слова опережают осознание того, насколько жизнь драгоценна, до чего страшно ее потерять. Ты храбришься. И правильно. Совершенно правильно. Но такое дело нельзя решить за одно мгновение. Не успев как следует испугаться. За эти дни я прошел через… – тут он посмотрел на часы, -…в общем, через что надо, через то и прошел. Кончаем болтовню. Вопрос решен.

– Ты…

– Решен, я сказал. Соблюдай субординацию, Паша. У нас времени кот наплакал, так что закрой рот и раскрой уши. Пошире. Ты теперь воевода. Изволь принять дела. Час на все. Начали.

Воевода знал, что Завеса двигается к Москве со скоростью пешехода или чуть быстрее. Часа через три он окажется в пяти километрах от Москвы. Если, конечно, не обернется птицей и не покроет это расстояние за считанные минуты. Воевода не знал, но мог предполагать: его оппонента задерживает нечто серьезное. Нечто не дает ему суетиться. Действительно, причина задержки была серьезной и уважительной. Даже у слабой сумрачной души может быть сильное и твердое чувство собственного достоинства. Завеса чувствовал очень большой город. Очень сладкий город. Но воспитание не позволяло ему броситься на добычу по-дикарски, подобно голодному бродяге. Завеса бы не ощутил и пятой доли наслаждения от гибели новой Гоморры, явись он к ее стенам и башням с неподобающей суетливостью и в неподобающем облике. Только поэтому за туманным экраном неторопливо двигалось нечто, отдаленно напоминающее человека. Не птица, не олень, не колесница, а… что-то вроде человеческой фигуры. Правда, удвоенной в масштабах, непропорциональной, угловатой, с необычными верхними конечностями – то ли крылья, то ли клещи, то ли ожившие орудия мясницкого промысла… Ноги – вполне человеческие. Да и лицо. Н-да… лицо. Так любили срастаться воедино брови у жителей развратной страны Ханаан! Ныне и страны такой с лупой на карте не сыскать, а уж людей с такими бровями подавно не существует. Когда-то Завеса убил всех родственников существа с ханаанским лицом, да и сам бровастый едва спасся. Опасная была тварь, зато какое гордое, какое заносчивое имя – Ямму! С таким именем и в таком облике, пожалуй, не грех разрушать великие города…

Воевода не знал и не предполагал, что сверхсекретный Комитет, занимавшийся разработкой феномена Грибник, решил использовать последний свой козырь. В 12.15 по Завесе, если он не остановится, планировалось нанести удар ядерным оружием. Хотя бы и в двух шагах от Москвы. В конце концов, полумертвый город намного лучше мертвого…

…В десять утра Бойков закончил последние приготовления. На столе у пульта связи красовалось нечто, напоминающее приемник, собранный сельским радиолюбителем из разномастных деталей. И, конечно, не мог обойтись без провинциального шика: приладил посередине две лампочки, ровно мигающие – одна зеленым, а другая красным… К чему это он? Девчонкам на потеху? Откуда в уроженце славного города Зубцова, с юностью простившимся при каких-нибудь последних Рюриковичах, такая любовь к электричеству? Чай, не инженер Красин!

Воевода сказал, улыбаясь:

– Ты знаешь, я всегда мечтал о славе, о том, чтобы стар и млад любовались моими подвигами. Мне всегда хотелось, чтобы женщины смотрели мне вслед и перешептывались между собой: вот, герой прошел. Если погибнуть – то на миру, на глазах у народа. Видишь, получилось иначе. Четыреста лет я воюю по подворотням. Возможно, кто-нибудь помнит меня, знает, в новых пособиях по тактике я два раза видел собственное имя. Но, в общем, по правде сказать, никто меня не знает. Да, никто меня не знает. В 905-м Андрей делал мне операцию без наркоза, я не хотел быть выбитым, а ничего обезболивающего поблизости не было. Ты не представляешь, до чего это больно. Я ревел, как ребенок, меня трясло потом часа два… И все забыли, все забыли про ту операцию, никому она сейчас не нужна, один только Андрей там, вдалеке, наверное, вспоминает. А может, и он забыл, потому что в его памяти века так и топчутся, яблоку негде упасть…