Роман Комаров - Картограф [СИ]

Филя застыл в одной позе, как будто вся его спина превратилась в цельный кусок гранита. Он не мог найти в себе силы повернуться и снова посмотреть на цыганку, которая, судя по шуршанию, опять уселась в угол.

- Что, золотой, томно тебе? - спросила она с издевкой. - А ты не стесняйся, тоже тазик доставай. Здесь у нас все попросту, без затей.

- А отвернуться тогда зачем просили? - вскричал Филя.

- Чтоб секрет мой не увидал!

«Какой еще секрет?! Может, она тоже монстр? Скрывает под юбками чертов хвост или рыбью чешую?» - подумалось ему. Филя вздохнул, собрал в кулак все свое мужество и повернулся к ней. Запах чуть улегся, хотя дышать было неприятно. Цыганка копалась в тряпках: то ли вылавливала блох, то ли искала что-то.

- Давай я тебе погадаю! - предложила она, поднимая на него горящие темные глаза. - Даром, как соседу, всего за рублик. Вынимай кошель, знаю, у тебя есть.

Филя невольно потянулся рукой в карман, да так и застыл. Она его ограбить хочет. Потерять сестру, чемодан, свободу, а сейчас еще и с деньгами расстаться! Нет, он ей не позволит, он себя в обиду не даст.

- Не нужно мне гадать! Оставьте меня в покое!

- Ты, яхонт мой, боишься, что я тебя оберу? Ай-вэй, людям верить надо! Иди сюда, не робей, не нужен мне твой рублик. Так погадаю! Счастливый будешь, любимый будешь, жену богатую найдешь! Зара не врет.

Значит, Зара. Имя пронзило сердце Фили, как вязальная спица. Он слышал его раньше. Да что там раньше, сегодня - то ли на вокзале, то ли во сне. Он протянул цыганке руку и зажмурил глаза. Цепкие сухие пальцы стиснули ладонь, разгладили ее, прошли по бугорку, ведущему к мизинцу, пощекотали запястье. И вдруг цыганка отпустила его руку, и он пребольно ударился об угол кровати.

- Не буду я тебе гадать! - резко сказала Зара.

- Вы же сами предложили!

- А теперь не хочу. Убирайся!

- Куда же это я уберусь? - возмутился Филя.

- Куда хочешь. Поганый ты! Фу, фу!

Вот теперь он еще, оказывается, и поганый. Обижаться на цыганку было глупо, но Филя все равно надулся. Бург, манивший золотом фонарей, искрами витрин, пестротой иноземного платья, оказался неприветливым и грубым. Все ополчились против чужака, гонят его, обирают, обзывают, отнимают самое дорогое, что есть в жизни. Где в мире справедливость? Что он такого совершил? За что наказан?

Зара в своем углу шипела, как змея, сыпала проклятьями. Филя с трудом разобрал слова: «Вот еще... черт такой». Все остальное было нечленораздельной кашей свистящих и шипящих звуков незнакомого языка - вроде как даже не цыганского, а особого, клокочущего наречия Преисподней. Филя был с детства суеверен: он плевал в сторону черных кошек, перешагивал щели между плитами мостовой, старался не проходить под прислоненной к стене лестницей. И теперь, когда ему так грубо отказали в гадании, его разбирало любопытство и ужас перед неизвестной, но мрачной судьбой, начертанной у него на руке. Он механически отирал ладонь о штаны, будто пытался соскоблить дурноту с кожи.

- Простите, а все-таки, почему вы не хотите мне погадать? - осторожно спросил он цыганку. - Я скоро умру?

- Такие, как ты, всех переживут, - буркнула Зара и принялась неистово чесаться.

Звучало обнадеживающе. Смерть, вставшая было за плечами, отплыла в туманную даль глубокой старости.

- Значит, дело в другом? Я стану преступником, сопьюсь, убью много народа?

- Очень может быть, - сказала цыганка, подаваясь вперед и хватая его за руку. - Хочешь знать? Ну, смотри. Вот линия жизни - длинная, как волос, вишь, куда загибается. Жить тебе до ста лет, чтоб мне сдохнуть.

Она так смачно сказала «сдохнуть», что Филя невольно покосился на нее с опаской: вдруг и правда умрет здесь прямо в камере, а потом это на него повесят? Дескать, довел бедную женщину до смертного исхода. И тогда каторга, каменоломни, чахотка. А Настенька как? Кто ее будет вызволять из беды?

- Нет уж, вы живите, - решительно сказал Филя. - Что там дальше?

- А вот что! Глянь, тут у тебя усики такие от пальца расходятся.

В полумраке усиков было не разобрать, но Филя на всякий случай кивнул.

- Эти усики есть метка дьяволова. Он тебя когтями пометил еще у матери в утробе! Пойдешь по кривой дорожке, будешь черные дела делать.

«Похоже, я стану маньяком. Хорошо бы не насильником, я этого не переживу», - с тоской думал Филя, безвольно свесив голову на грудь. Цыганка тем временем продолжала лапать его руку, выдавливая судьбу из мякоти на поверхность для лучшего обзора.

- Тебя под счастливой звездой зачали, а не вышло путного. Бог хотел, чтоб ты мир расписал, как яичко на Пасху, а дьявол пронырнул и испортил все. Малевать будешь, этого уж не отнять, а красоты-то божьей погаными руками не намалюешь, нет-нет.