Роман Комаров - Картограф [СИ]

- Я тут ... у меня сестру похитили, Настеньку! - выпалил Филя, подбираясь поближе.

Толстяк сморщился и, сжав невольно пальцы, чиркнул ручкой по листу, словно пытался его разрезать.

- Я тебя спрашиваю, кто ты!

Филя замялся. Что от него требуется? Имя, род занятий, место проживания? Из всего этого у него в наличии только одно.

- Филимон Чартков, - залопотал он по-заячьи. - Мы с сестрой сегодня приехали. Прибыли. На поезде, на паровом таком, знаете. К дяде, то есть к тете. Из Гнильцов.

Мужчина уперся в столешницу пудовыми кулаками, приподнял с усилием свое дебелое тело (при этом кресло издало премерзкий чпок) и гаркнул во все горло:

- Я тебя не спрашивал, откуда ты! Ты что, глухонемой?!

- Нет, я... я в порядке. Простите, что побеспокоил, - Филя, окончательно потерял присутствие духа. Он попятился к двери, сминая ковер.

- Стоять! - закричал мужчина. - Мордовцев, тащи его в пятнадцатую. Разберемся, что ты за фрукт.

В двери вмиг нарисовался дюжий мужик, по виду обычный дворник. Он схватил Филю за шкирку и поволок из кабинета.

- Ай! - закричал Филя. - Что вы делаете? Пустите! Пустите, я сам пойду.

Но дворник упрямо и молчаливо волок его куда-то вниз, по лестнице. Идти спиной в темноту по крутым ступеням было страшно, но Филя, вопреки собственным ожиданиям, не оступился. Внизу стоял затхлый мышиный запах, неприятно - жирно, с чавканьем - струилась вода. Узкий коридор заканчивался тупиком. Слева и справа были клетки, наполненные живыми людьми. При виде дворника арестанты вскочили на ноги, схватились за прутья и принялись истошно вопить. Дворник невозмутимо тащил Филю вглубь, словно вокруг стояла благодатная тишина. Они подошли к последней клети, дворник открыл дверь и втолкнул Филю внутрь. Решетка скрипнула, звякнул замок, и вдруг стало тихо. Вопли улеглись, осталось только журчание воды, приправляемое изредка невнятным гулом, как будто время от времени где-то поблизости проезжал тяжёлый железнодорожный состав.

Филя огляделся. Камера была небольшой - не больше пяти аршин в длину и ширину. У стен стояли кровати с вонючим, веками не менянным бельем. Из оконца лился унылый свет, железная решетка дробила его на доли. В углу лежал огромный узел с цветными тряпками. Филя вздохнул и брезгливо присел на кончик кровати, сдвинув матрас. Как это все произошло? Почему он оказался в каталажке? За что, за что, за что?

- Ты, красавчик, как здесь очутился? - вдруг раздался хриплый голос.

Филя обернулся. Из узла с тряпками на него смотрели человечьи глаза - блестящие, как антрацит. Цыганка!

- Не знаю, - сказал он, разворачиваясь к ней. - Бросили сюда ни за что.

- Э, - сказала цыганка. - Все так говорят! Меня тоже ни за что, веришь - нет?

Она коротко и злобно хохотнула. А Филя тем временем думал, что странно как-то оказаться в одной камере с женщиной. Он всегда считал, что если людей и сажают в клетки, то хоть делят - отдельно мужиков, отдельно благородных. А женщин вообще здесь быть не должно! Вопиющее нарушение законов империи! Эта мысль взбодрила его, он вскочил на ноги, дернул на себя прутья и закричал:

- Выпустите меня отсюда! Я не преступник! Я пришел заявление писать. Слышите меня?

- Не галди, - сказала цыганка, шурша тряпками. - Они сами за тобой придут.

- А когда?

- Бывает, через день. А порой тут и неделю просидишь, ни одна собака не сунется.

- И что же, вот так - без еды, без воды, без?.. - Филя не решился произнести при ней слово «уборная». Хоть и цыганка, а все же женский пол.

- Почему без еды? - пожала плечами та. - Дают иногда. Вечером придет уборщик, кинет миски, вот и весь разговор. Следующая кормежка утром. На баланде не разжиреешь, а жить можно. В холода я, бывает, толкну городового, плюну ему в харю, он меня сюда приведет, два дня греюсь, жру, потом опять на свободу.

Филя озадаченно смотрел на цыганку. Это было существо из другого мира. Не такое экзотичное и опасное, как краб, но все же дикое и немного жуткое в своей звериной жажде жизни. Ему захотелось разглядеть ее, по голосу было не понятно, молодая она или старая, красивая или нет. Цыганка же продолжала возиться в своем углу, укутываясь в тряпки.

С полчаса в камере стояла тишина. Вдруг цыганка поднялась и сказала Филе:

- А ну-ка отвернись!

Филя послушно повернулся лицом к коридору. По полу загремел железный таз, раздался звук льющейся воды, но не такой, как раньше, - тюремный, удаленный, а весьма близкий и недвусмысленный. Таз шваркнул по полу, и все опять стихло. От койки потянулся смрад.