Дарелл Швайцер - Маска чародея

Мне кажется, этот своеобразный почерк принадлежал Таннивару. Я лишь с большим трудом смог разобрать его.

Все эти вещи тревожили меня, да, бесспорно, но хуже всего мне было тогда, когда я очнулся в погребе, а руки у меня были черными от копоти и сажи — скорее всего, я гладил, возможно, с любовью и нежностью, поверхность топки. Слезы полились у меня из глаз, и я бежал из этого места, сокрушая на своем пути механизмы и аппараты и путаясь в цепях и кандалах. Наверху я надвинул на крышку люка все, что попалось под руку. Я, как помешанный, искал молоток и гвозди, чтобы намертво забить вход в подвал, но так и не нашел. От слабости я потерял сознание; в таком состоянии меня и нашел Такпетор. Скорее всего, он испугался по-настоящему. Раб побежал за врачом, который бесстрастно снова занялся мною. Страшная судорога свела запястье. Мне кажется, я снова сломал его.

Но все же я выздоравливал, правда, медленно, и жившие внутри меня постепенно отступали. Теперь Секенр владел своим телом. И никто другой.

Я возобновил свои записи. Если я туго перебинтовывал запястье, я был вполне способен держать перо и писать, по крайней мере, разборчиво. Но вырисовывать изящные заглавные буквы я и не пытался.

Однажды днем со мной в своей характерной манере заговорила Лекканут-На — старческий лягушачий голос вылетал из моего собственного горла.

— Секенр, а ты так и остался неряхой, — ее тон напоминал ворчание строгой, но любящей родительницы.

Я позволил ей продолжать. По сути, она была права.

— А кого это волнует? — спросил я.

— Ну, если больше некого, хотя бы меня.

Я нигде не бывал и ни с кем не встречался. Визиты врача прекратились. Даже Такпетор не показывался уже некоторое время. Со мной были только слуги, безмолвные, практически незаметные. Они оставляли корзинку с едой под дверью или забирали грязное белье, если находили его.

Пришла зима. Иногда я сидел днем в саду, но теперь одевался гораздо теплее. Небо часто затягивали тучи. Дожди только начинались — легкая изморось с серого неба или просто туманная дымка, которую уже не могло разогнать холодное солнце. Но, когда я сидел в саду, никто не осмеливался нарушить мое одиночество. Я остался совершенно один.

Лишь с помощью зеркала я узнал, что войско заргати давно было разбито, лишь отдельным отрядам кочевников удалось ускользнуть в ночи, не попав в засаду перешедших в наступление солдат царицы, сурово расправлявшихся с побежденными.

Царь заргати Абу-Ита-Жад, Кровавый Лев, был посажен на кол перед городскими воротами и стал пиршеством для мух и стервятников, но лишь он один. Остальных варваров просто убили в бою. Они всегда сражались до последнего вздоха, и взять их в плен было невозможно.

Кое-то из практичных офицеров распорядился собрать все оставшиеся перед городом колья, распилить их и использовать в качестве дров. В конце концов, древесина в Городе-в-Дельте всегда была дефицитом.

А далеко на юге, за пустыней, чернокожие народы подняли восстание и свергли угнетателей-заргати; немногие выжившие сбились в шайки грабителей, трупоедов, дравшихся с шакалами из-за падали.

Как жители юга так быстро узнали о событиях в Дельте? Скорее всего, у кого-то из них было зеркало, как я предполагаю. Наверное, у них тоже был свой чародей. Меня это не волновало. Я не забивал себе голову подобными вопросами. Мне еще многое предстояло сделать, а как сказала мне Лекканут-На, времени у меня, действительно, практически не осталось.

С ней я почти подружился, во всяком случае, ее присутствие было мне приятно. Я даже позволял ей «пилить» меня.

— Вставай, Секенр. Ты выглядишь просто ужасно. Только посмотри на себя.

Зеркало парило где-то посредине лаборатории. Силой своей мысли я развернул его так, что мог видеть свое отражение, сидя на высоком табурете за столом.

— Неряха, — повторила Лекканут-На. — Знаешь, на свете есть и элегантные чародеи, многие из них даже считаются модниками, они утонченны и благородны, как драгоценные камни, медленно оттачивавшиеся в течение столетий. Они демонстрируют это во всем: в своей речи, одежде, занятиях, манерах, даже просто в том, как стоят или говорят, но ты, Секенр…