Евгений Адеев - Небо в огне

— Значит, главная проблемма — этот самый Велигой Волчий Дух. Как я понимаю, обычные методы воздействия тут не помогут?

— Сомневаюсь, чтобы его можно было купить, — покачал головой Ипатий. — Я, впрочем, еще не пробовал, но думаю, что этот способ не годиться. У меня достаточно опыта в таких делах.

— Ну так и используй свой опыт, — жестко сказал архистратиг, и Ипатий вздрогнул. — Меня торопят из Константинополя, им нужны результаты, и как можно скорее. Иначе они будут действовать иначе, а это будет означать для меня лишение должности, а для тебя… хм… то же самое.

Ипатий вновь вздрогнул, вдоль позвоночника пробежала противная холодная волна страха. Лазутчик лишается должности только вместе с головой.

— Ваши указания? — спросил он, вставая.

Архистратиг грозно сдвинул брови, серо-стальные глаза уставились на Ипатия, как наконечники копий.

— У тебя есть цель, — молвил он тихо, но в голосе прозвучала гроза. — Как ты будешь обходить препятствия на пути к ней — решать только тебе.

Он потянулся за стилом и навощенной дощечкой, давая понять, что разговор окончен. Ипатий низко поклонился, и быстрым шагом покинул кабинет. В душе еще шевелился скользкий страх, но этот же страх еще и заставлял разум действовать, принимать решения, искать возможности…

Потому что никогда раньше Ипатий не подходил столь близко к той пропасти, имя которой — смерть.

За час до полночной стражи в ворота Киева въехали двое. И растворились в тенях ночных улиц. Искусно обученные кони ступали бесшумно. Не звенела сбруя, не скрипела броня, даже редкие прохожие не всегда замечали всадников до того, как едва не оказывались под копытами огромных темных лошадей, таких же молчаливых, как их хозяева.

Словно бесплотные призраки — бесшумные, невидимые, смертоносные, двигались двое по ночному Киеву. Лишь редкий лучик из-за неплотно прикрытой ставни иногда случайно нащупывал неслышные тени, на миг отражаясь то на полированном навершии меча, то на серебре уздечки, и совсем редко — в быстрых внимательных глазах.

И все же они ехали не таясь… потому что если бы им было нужно, ни одна живая душа не узнала бы, что они вообще вступили в Киев.

Но здесь они не были чужаками.

Стража у ворот детинца чуть копья не повыронила, когда прямо перед ними из темноты площади вдруг совершенно бесшумно появились две конные тени. Однако уже в следующий момент эти самые копья уже были уверенно нацелены булатными остриями в сердца прибывших… хотя у стражников и оставались сомнения, есть ли у ночных гостей сердца.

Двое не спешились, просто один за другим тихо назвали командиру дозора свои имена. Глаза десятника на мгновение округлились, но потом он взял в себя в руки, и пробормотав что-то невразумительное твердым голосом приказал пропустить ночных гостей. И лишь когда двое миновали ворота, позволил облегченному вздоху вырваться из груди.

Из широко распахнутых дверей княжьего терема доносился гомон множества голосов, выкрики, стройные переливы струн. Двое неспеша подъехали к крыльцу, одновременно, словно по неслышной команде беззвучно спрыгнули с коней. Гридень у коновязи долго и изумленно хлопал лазами, так и не сообразив, откуда вдруг нарисовались перед ним двое, сунули в руки поводья лошадей и тут же вновь растворились в светотени двора.

Однако на крыльце несли стражу уже не простые дружинники. Командир дозора «кречетов» уверенно вычленил в темноте приближающихся ночных гостей, твердой рукой перехватил самострел… и отступил в сторону, пропустив двоих без единого вопроса, только коротко отсалютовав.

Этих двоих здесь хорошо знали.

В Золотой Палате царит веселая суматоха честного пира… Тут есть все, что полагается в таких случаях — и удалая похвальба, и громкие здравицы, и проникающие в самую душу песни гусляров, и пьяная брань, и чьи-то ноги, торчащие из под стола, и чья-то затуманенная хмелем башка на блюде с недоеденной снедью, и собаки грызущиеся по столами из-за объедков. И князь, Владимир Красно Солнышко, восседающий надо всеми в высоком кресле — как всегда молчаливый и задумчивый, рука расеянно ласкает золото наполовину пустой чаши с дорогим ромейским вином, свет факелов и лампад сияет в гранях драгоценных камней, мечется тревожным огнем в темных глазах владетеля всея Руси…

Пирует княжья дружина, и нет тому пиру конца…

Голос Бояна взвился к затянутому чадным полумраком потолку и замер под сводами последней печальной нотой, словно божественный голос певца унесся на свое законное место в светлых чертогах вырыя.