Вадим Кондратьев - Извек

…Услыхав людские шаги, леший встрепенулся от дрёмы, повертел головой. Неподалёку увидал влюблённых, что медленно брели среди засыпающих деревьев…. Узрев пылкие объятия, почесал косматую шевелюру, сопнул.

— Эх, люди, людишки, человечишки! Чудное племя. Чуть что — сразу к бабам, будто заняться больше нечем. О!.. Пожалте!.. И эти туда же… Вона чё! Уже договорились!

Леший опустил глаза, переворачиваясь на другой бок. Устроившись поудобней, вновь глянул в просвет ветвей, со стариковской укоризной качнул головой.

— Ага, пояс трешшит. Оно конечно, ради такого дела, надо и ремень порвать, и пряжку погнуть… Торопыга! Девка то не убегёт, чай не силком пришла. Да и до первых петухов ешо пять раз запыхаться успеешь.

И чего Род-Батюшка в них нашёл? Все звери, как звери: напрыгнул, сделал дело — в кусты, и то весной. Эти же круглый год милуются. Эх, молодость… Глазы бы мои на это не смотрели. Ещё хорошо, что не Купало нынче, а то нашему брату вообще деваться некуда. Разбредутся по всему лесу, да пыхтят, как весенние ежи.

Он прижал мохнатые уши, горестно посетовал, что не умеет сворачивать их в трубочку. Поискал глазами две шишки, на затычки, да разве их в дубраве найдёшь, а жёлудям ещё не время. Свернулся калачиком, вновь закрыл глаза. Тёплая ладонь ветерка коснулась деревьев, и слух лешего уловил пробежавший по кронам шорох.

— Разума моя… — вплелось в робкий шелест листвы.

Травинки колыхнулись, приняв на себя тихий вздох Лешего. По глубоким морщинам заскорузлого лица скользнула скупая росинка…

…Ночное светило повисло над зеркалом чёрной воды и, затмевая робкие звёзды, любовалось своим отражением. Посеребрённая холодным светом листва дрогнула и расступилась. Двое вышли на берег. Не размыкая рук, остановились у кромки воды, долго смотрели на зыбкую лунную дорожку.

— Как там нынче, при дворе? — тихо вспомнил Рагдай. — Небось, всё пир горой?

Ясна помолчала, прикоснулась щекой к его прохладному плечу, отрицательно качнула головой:

— Пир раньше был, — она поглядела на далёкую гриву леса. — Теперь одно похмелье.

Илюмджин-Ота, мудрец, без совета которого Радман не принимал ни одного решения, распахнул полог шатра. Холод туманного утра, коснувшись лекаря, спешно хлынул в раскрывшуюся обитель тепла, выдувая застоявшийся дух целебных трав. Старец втянул студёный воздух и обвёл взглядом просыпающийся стан. Плохой, очень плохой сон разбудил его сегодня. Илюмджин нахмурился. Такие сны никогда не случаются без беды. Он медленно прошёл между шатров, присел возле ближайшего костра. Исподлобья глядя на языки пламени, прощупывал разумом каждый миг сна, пытался уловить мельчайшие крупицы тайного смысла, вплетённые в яркие образы утренней дрёмы…

…Бег, быстрый бег, сквозь обожжённые солнцем травы. Тупик из тесно стоящих шатров, толстый ковёр мягкого сена, на нём — кобылица, разрешающаяся от бремени. Ржание, судорожные рывки кобылицы, осклизлый плод, выходящий из чрева… Марево, отделяющее Илюмджина от новорождённого… мгновение мрака, и взор, прорвав препятствие, приближается к мокрой трепыхающейся плоти. Живой ком дёргается раз, другой и… лопается, открывая под расползающейся кожей массу копошащихся червей…

Костёр щёлкнул раскалённым сучком. Лицо старца дрогнуло, будто сведённое внезапной судорогой. За спиной кто-то приблизился, поднесли жареного мяса, но лекарь, не глядя, указал на бурдюк кумыса. Тут же появилась пиала, расторопные руки аккуратно наполнили и протянули взамен еды. Илюмджин-Ота сделал пять небольших глотков, вернул питьё и слабым жестом приказал оставить его одного. Взгляд снова погрузился в трепещущее пламя.

Воздух быстро наполнялся обычным гомоном, когда со стороны крайних шатров донеслись крики. Стан всполошился. Подобно муравьиной куче, в которую бросили камень, всё вдруг замерло, но тут же вновь зашевелилось, наращивая с каждым мгновением суету и мельтешение. Между костров, к пустому пространству у ханского шатра, потянулись встревоженные воины. Илюмджин снова поморщился, по всему телу прошла неприятная дрожь. Что-то холодное скользнуло вокруг сердца и затаилось под хребтом. Ноги сами подняли худое согбенное тело и понесли на шум, сулящий приоткрыть тайну скверного сна. Подойдя ближе, заметил над толпой сутулую фигуру всадника. В груди скребнули когти мерзкого страха, заставившего прибавить шагу. Когда всполошённые соплеменники расступились перед Илюмджином, всадник уже спрыгнул со взмыленного коня. Собравшиеся, образовав круг, молча смотрели на покрытого пылью гонца. Тот загнанно рыскал глазами по толпе, пока не увидел выходящего навстречу старца. Лекарь остановился перед прибывшим, заметил побуревшие пятна крови, дыры на кожанном доспехе. Сквозь пыль узнал худое лицо Аман-Гельтулея. Из шатра хана высунулись несколько невольниц, рты нараспашку, в глазах тревога. Всё замерло в мрачном ожидании, когда воин наконец выдохнул: