Андрей Аливердиев - У Лукоморья

Время шло, и наконец Йохан задремал. Я направил мост в его сознание и мы поскакали в сон. А так как сны часто сопровождаются всевозможными внутренними нелогичностями и незавершенности, это могло привести к непредвиденным осложнениям. Я предупредил об этом своих спутников, но одно дело — слушать предупреждения об опасностях, а совсем другое — сталкиваться с этими опасностями на своей шкуре. Началось с того, что мы оказались в каком-то городе, половина населения которого была заражена чем-то вроде проказы, а другая половина пыталась оттуда бежать, чему препятствовали регулярные войска. И хотя, казалось бы, в своем сне Йохан должен был бы быть в центе событий, нам потребовалось черт знает сколько времени, чтобы разыскать его в этом фантасмагорическом лепрозории. Дело осложнялось тем, что все герои сна говорили исключительно на шведском, а шведский в нашей компании знала только Линда. Когда же, наконец, объект поисков был нами найден, наш вид произвел в его сознании перескок из сна в сон, и мы оказались в самом пекле Рагнарёка и еще битый час выбирались оттуда, уже вместе с Хеймдаллом. Так что, захваченные с собой валькирии сослужили нам еще какую службу. В общем, вновь оказавшись на Радужном Мосту, все были так злы, что Хеймдалла от хорошей трепки спасла только его основательная нужность для общего дела. А делом этим был, как вы помните, взлом блока…

Я пришел в себя и увидел, что лежу на поляне рядом с Источником Жизни. Хеймдалл и Гуллвейг стояли рядом. И я уже не мог ответить точно, кто я Мечислав, Видар или кто-то еще, ибо воспоминания об обеих жизнях слились воедино, включив в себя и отголоски множества других жизней. Единственным лучом, светившим в этом кромешном хаосе — была Гуллвейг. Как это не странно, ее образ преследовал меня от жизни к жизни, и теперь, когда все они теснились в моем сознании, он стал для меня этаким спасительным маяком.

— Ну, как ты, — спросила она, увидев, что я прихожу в себя.

— Бывает и хуже, но реже, — ответил я. (Как странно, тогда я использовал почти те же обороты, что и сейчас.)

— Теперь ты вспомнил, кто ты?

— Если это можно сказать так, да. Но как раз теперь я более всего сомневаюсь в себе.

— Так и должно быть, — ее голос звучал подобно музыке, — Скоро это пройдет. Ты — великий воин, и справишься со всем.

— Надеюсь, мы будем это делать вместе.

— Может да, а может, нет. Время покажет. А пока, долго ты еще собираешься здесь валяться? — в ее голосе вновь прозвучали озорные нотки.

Она подала мне руку, и я поднялся. И тут мой взгляд упал на нашего третьего спутника, то бишь на Хеймдалла. Как он изменился! Казалось, он сбросил с себя лет этак двадцать, а то и тридцать. И вместе с морщинами и сединами исчезли и «украшавшие» лицо шрамы.

— Да, это действие Источника Жизни, — сказала Гуллвейг, уловив мое удивление, — Теперь все мы — ровесники. А сейчас пойдемте домой. Я, например, умираю от голода.

Только теперь я ощутил проснувшийся во мне аппетит, и мы почти наперегонки понеслись к избушке.

Весь день после завтрака мы посвятили заготовке провизии для предстоящего путешествия. И дикие звери — волки и барсы — помогали нам в этом, просто как в добрые старые времена. Я даже не удержался и спросил Гуллвейг:

— А где же наш друг — Черный Барс?

— А как ты думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

Тут я понял, что попал впросак, но тут же нашелся:

Я хотел продолжить, но мысли уже не укладывались в строфы, а переходить на прозу я уже не хотел. Пауза затянулась. Гуллвейг была явно удивлена моим рифмоплетством, и смотрела на меня широко открытыми глазами. (Хеймдалл в это время был довольно далеко, так что беседовали мы tete-а-tete.)

— Я кончил, — промолвил я, чтобы пресечь воцарившуюся тишину.

— Я поняла. А ты всегда говоришь стихами? — наконец сказала она.

— Нет, только когда приходит вдохновение. А оно, по-моему, носит твое имя.

— Не подлизывайся. Не поможет. А насчет Черного Барса, кажется, он действительно должен будет появиться среди нас. На этот раз в образе человека.

— Он тоже наш? Я имею в виду, один из асов или ванов?