Валерий Вотрин: Рак

В город рака Рихтер вошел через южные ворота. Карантин строго соблюдался, поэтому челнок с орбиты высадил его недалеко от города. Но в самом городе Рихтер карантина не заметил. Широкие ворота были распахнуты настежь, а за стражников, блюдущих карантин, он издалека принял группку нищих, стоящих или сидящих возле статуи святого Понтилия Нафамрского, избавителя от рака. Ветер в этот день был силен, как, впрочем, и всегда на Шоттене, планете ветров, и Рихтер, обеими руками придерживая свою шляпу, невольно ускорил шаг, чтобы поскорее оказаться вблизи спасительной твердыни стен. Проходя мимо нищих, он заметил, что лица их безучастны и обезображены глубокими язвами. И еще Рихтер заметил, что статуя святого Понтилия с ног до головы заляпана нечистотами.

С первого взгляда Хальдунг, город рака, походил на причудливое творение ветра, который точил его стены вот уже много тысяч лет. Весь город, казалось, состоял из очень узких, кривых улиц и домов из черного камня, которые и на дома-то не были похожи, — какие-то странные угловатые силуэты, выточенные вечным резцом ветра. Рихтер стоял на возвышении, и ясно видно было над городом скопление тонких шпилей, прямых и закрученных штопором, кривых башенок, заваливающихся набок, резных зубцов и изогнутых арок, ликов и изваяний многочисленных богов, вознесенных на колоссальную высоту, химер и сфинксов на длинных, коленчатых ногах, — все из того же черного камня, иззубренного, угловатого, вечного. Никого не было на улицах, лишь откуда-то издалека неслись с равномерностью маятника чьи-то дикие, надсадные вопли, — так мог кричать лишь больной, изнутри пожираемый раком. На Рихтера эти вопли подействовали почти так же, как непрекращающиеся порывы ветра, — он лишь слегка поморщился и надвинул шляпу поглубже.

Ибо немногое в этой жизни могло вывести Жозе Рихтера из равновесия. Сохранять его ему помогало холодное равнодушие, с годами перешедшее в цинизм, да желчное чувство юмора, изрядно этим цинизмом подогреваемое. Облик Рихтера не противоречил его сути. Это был массивный человек с ушедшей в мощные плечи круглой головой, постоянно носивший мятую коричневую шляпу. Его лицо было тяжело и невыразительно, и лишь знавшие Рихтера видели, как иной раз неожиданно это неподвижное лицо перекашивается в насмешке, как полные губы кривятся подобно изогнутому луку, а маленькие, глубоко запавшие глазки вдруг сверкают — сатирично и недобро.

Такие качества могли быть еще терпимы у капитана-рейсовика. Но Жозе Рихтер был врач, доктор со знаменитого Виксуна, и его дурная репутация и скверный характер никак не способствовали набору постоянной клиентуры. Поэтому Рихтер остался на Виксуне, планете, давшей ему квалификацию, и большую часть своего времени проводил в уютных университетских кабачках, где, сидя за любимым столиком в углу, желчно и едко высмеивал население Ректората, с которым не ладил.

Но бывали и такие редкие случаи, когда Ректору Виксунского университета Агриппе Рэнквисту приходилось звать к себе Рихтера. Тогда Рихтер чувствовал себя королем, ибо знал, что никто, кроме него, не сумеет помочь Ректору Рэнквисту разобраться с теми трудными случаями, которые происходили периодически на других планетах и с которыми обычные врачи — хорошие, конечно, специалисты, — справиться не могли. Вот тут-то Рихтер и пригождался. Он с его трезвым (даже чересчур) взглядом на вещи и едучим чувством юмора разбирался с такими случаями порой настолько быстро, что господин Ректор даже глазом не успевал моргнуть, а Рихтер уже стоял, ухмыляющийся, самодовольный, на пороге его кабинета с пухлой папкой отчета в руках.

Вот и недавно Рихтера сорвал с любимого места грозный приказ Ректора явиться пред его очи. Что Рихтер и сделал.

Рэнквист был недоволен. Он постучал пальцами по столу и воззрился на Рихтера.

— Понимаю, мастер Рэнквист, — произнес тот. Он никогда не называл Агриппу Рэнквиста «господин Ректор», как все прочие.

— Приходиться вновь обращаться к тебе, Рихтер, — сказал Ректор, очень толстый седой человек с толстой шеей, толстым носом и толстыми, вывернутыми губами. Он называл Рихтера просто по фамилии и на «ты», безнадежно понимая, что этим все равно не пробьешь могучий панцирь Рихтера.