Роберт Артур: Колокольчик из розового хрусталя

Сом Ки слегка склонил голову набок и улыбнулся:

— Ну вот и все. Забавная сказка? А колокольчик, если вы не передумали, стоит десять долларов. Плюс, разумеется, налог с продажи.

— Всего? Да одна ваша история стоит больше! — воскликнул доктор Вильямс. — Только лучше будет, если вы вышлите его почтой. В чемодане он может разбиться, правда, Эдит?

— Что? Почтой? — Вопрос мужа вывел Эдит из задумчивости. — Да, конечно. А что до звона — у меня он зазвенит. Это уж точно.

— Если в его рассказе есть хоть крупица правды, — пробормотал Марк Вильямс, — то лучше не надо…

Субботним утром, просматривая последние медицинские статьи в своем заваленном книгами кабинете, Марк Вильямс услышал шорох бумаги в прихожей — Эдит разворачивала посылку.

Она вошла, неся в ладонях колокольчик из розового хрусталя.

— Вот и он, Марк. Ну-ка, заставь его звучать!

Марк Вильямс взял колокольчик и потянулся за серебряным карандашом.

— Из чистого любопытства, — сказал он, — а вовсе не потому, что я верю в трогательные сказки для легковерных покупателей — ну-ка посмотрим, что из этого выйдет. Думаю, он зазвенит, как миленький.

Марк легонько постучал карандашом по выступу. Лишь глухое «дзынь» было ему ответом.

Устроившись в кресле, Эдит спокойно наблюдала, как муж пытается оживить колокольчик с помощью монеты, ножа для бумаги, стеклянного фужера… Результаты даже отдаленно не напоминали звон хрусталя.

— Если ты закончил, Марк, — произнесла она наконец с истинно женским терпением, — то дай я покажу тебе, как это делается.

— С удовольствием.

Эдит на мгновенье вышла с колокольчиком из комнаты и, вернувшись, энергично встряхнула его. Комнату наполнил чистейший хрустальный звон, такой тонкий и бесплотный, что у Марка поползли мурашки по спине.

— Боже праведный! — воскликнул он. — Как ты это сделала?

— Привязала язычок ниткой, только и всего.

— Язычок?! — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Подожди, не говори, я сам… то хрустальное ожерелье, что мы купили двадцать лет назад!

— Ну конечно, — спокойно подтвердила Эдит. — Как только молодой Сом Ки сказал, что его отец нарочно отделил язычок, я тотчас вспомнила, что центральная подвеска ожерелья выглядит в точности, как язык колокола — помнишь, мы однажды это заметили? Я сразу догадалась, но не сказала. Я хотела разыграть тебя, Марк, — она нежно улыбнулась, — и потом, ты знаешь, у меня было странное чувство: если этот юноша узнает, что язычок у нас, он не продаст нам колокольчик!

— Пожалуй, — Марк Вильямс принялся набивать трубку. — Впрочем, вряд ли он верит в эту сказку больше, чем мы.

— Он — нет, но отец-то его верил! И если бы старик Сом Ки сам рассказал нам эту историю — помнишь, каким древним мудрецом он выглядел? — боюсь, что и мы бы поверили!

— Наверное, ты права. — Доктор Вильямс снова легонько встряхнул колокольчик. Тонкий, нежный звон несколько мгновений висел в воздухе, затем растаял. — Видишь? Ничего не происходит. Неужто поблизости нет покойников?

— Меня что-то не тянет шутить на эту тему. — На лбу Эдит возникла озабоченная складка. — Я сперва хотела, чтобы это был обеденный колокольчик — и рассказывать эту историю гостям. Но теперь…

Нахмурившись, Эдит не сводила тревожного взгляда с колокольчика, пока телефонный звонок не вернул ее в реальность.

— Сиди, я отвечу. — Она поспешила из комнаты. Доктор Вильямс задумчиво вертел в руках колокольчик. Услышав напряженный голос жены, он встал — но Эдит уже входила в комнату.

— Срочная операция, — вздохнула она. — Автокатастрофа. Милый юноша, почти ребенок. Доктор Амос говорит — трещина в черепе. Он сказал, что не хотел беспокоить тебя, но хирург Хендрикс уехал в отпуск, и ты теперь единственный нейрохирург в городе…

— Знаю. — Марк Вильямс уже надевал шляпу в прихожей. — Ну что, — невесело пошутил он, — тело мастера боится?

— Я поведу машину, — сказала Эдит. — У тебя будут лишние десять минут, чтобы расслабиться.

Доктор Марк Вильямс устало стянул хирургические перчатки. Чувство горечи не покидало его. Ему и прежде доводилось терять пациентов — и всегда он ощущал это как личное поражение. Эдит говорила, что в каждую операцию он вкладывал слишком много себя. Возможно. И все же… Ведь не было причины этому парню умирать! Да, трещина, но в начале операции его состояние было абсолютно нормальным! И вдруг, где-то в середине — прерывистое дыхание, нитевидный пульс… Марк делал уже последние стежки, когда сердце остановилось. Но почему? Жизнь соткана из неудач и нелепых случайностей. Взять хотя бы парня, которого он оперировал прошлой ночью. Уж он-то был в куда худшей форме, чем этот — а поди ж ты, выкарабкался. Лежит теперь в девятой палате, набирается сил. Даст Бог, проживет еще с полсотни лет…