Артур Баневич - Похороны ведьмы

– Не за жалкие крохи мира сего, а во славу Махруса, – пробормотал Зехений, набожно возводя очи горе. – Возблагодарим его и не будем о деньгах. Меня, во всяком случае, они мало интересуют. Что, – он хитро усмехнулся себе под нос, – несколько удручает его милость Дебрена.

Дебрен, действительно подавленный, ограничился тем, что сочно выругался. Про себя.

– И да, и нет. – Удебольд точно воспроизвел ухмылку монаха. – Ибо хоть скромность брата Зехения велика сверх меры, тем не менее она жестко ограничивает мне бюджет предприятия. Но если ты хочешь бесплатно оказать услугу…

– Бесплатно? – У брата Зехения заметно вытянулась физиономия.

– …я могу тебе в помощь нанять мэтра Дебрена. Видя, как вы пришлись друг другу по душе, будучи земляками из дальних краев. Какое же надо иметь сердце, чтобы разделить вас и одного отправить ни с чем.

– Но он… он в этом не разбирается! – предпринял отчаянную попытку Зехений.

– Откуда ты можешь знать? – процедил сквозь зубы магу н.

– А откуда можешь знать ты, как с почетом хоронить людей, о которых точно не известно, мертвы они или нет? И что они полностью люди? Ну, откуда?

Чародей резко перевел взгляд на Удебольда, по лицу которого уже блуждала лишь бледная тень былой ухмылки.

Слишком бледная, чтобы скрыть…

Нет. Пожалуй, не так. Не страх. Но опасения, глубокую обеспокоенность – почти наверняка.

Интересно. Любопытства, даже поддержанного немым одобрением голодного мула, явно недостаточно. Но там, под Бергом, он, пожалуй, несмотря ни на что, выбрал меньшее зло. Хоть предложение никак не умещалось в перечне тех, которые получают и на которые соглашаются чароходцы, странствующие кружными путями. Хоть и должен был он его с ходу отбросить.

Не отбросил. Благодаря чему заработал мула, а сейчас плыл на барке к новой, более мудрой жизни. Возможно… к ней? Он еще не знал, но по крайней мере дозрел до того, чтобы поставить себе такой вопрос. А все потому, что взялся за работу, за которую магун в здравом уме не взялся бы ни за что.

Ничего более глупого ему никто никогда не предложит. А мулу надо есть. Даже здесь, в стране, где на каждой квадратной миле дюжинами толкутся люди – во всяком случае, в статистическом понимании, – и где к каждому клочку годного в пищу поля приписаны корова и хозяин.

Ну ладно, пусть будет так.

– А оттуда, – сказал он спокойно и без всякой похвальбы, – что полторы недели назад я как раз участвовал в чем-то подобном. В Дефоле, близ города Берга. По поручению известного странствующего рыцаря Кипанчо Ламанксенского.

– Я восстанавливаю дом, – пояснил Удебольд, указывая на пустой глинобитный пол и голые стены. Лицо Дебрена, кажется, выразило удивление, поэтому он быстро пояснил: – Я знаю, как это выглядит, но здесь не то, что вы думаете. Я живу тут, но лишь теперь… Хотя не скрою – одно с другим связано. В этом доме она родилась, здесь росла, тут мы играли, будучи детьми. Короче: каждый предмет напоминает мне о ней, каждый колышек в стене.

– Колышек? – немного рассеянно повторил магун, которого заинтересовало состояние дома. Из каменных стен выломали двери и окна. Колышки тоже.

Светловолосый явно смутился:

– Знамо дело, ребятишки… Ну, в общем, раза два мы с сестренкой нехорошо поиграли. Ну, я и мой старший брат Кавберт. Втроем, значит. Только не подумайте, что применяли силу! Она, правда, попискивала, ножками дрыгала, это верно, но верно и то, что в глубине души и ее эти игры радовали.

– С колышком? – Зехений, кажется, еще не вполне уверенный, сложил пальцы, но знака кольца пока не начертал.

Удебольд обеспокоенно улыбнулся:

– Раза два немного перебрали, не скрою. Платьице порвали, штопать пришлось. Но кровь больше ни разу не пролилась, поверьте. Только вначале. Потому что мы, молокососы, не очень осторожно колышком-то…

Он осекся, слегка испуганный резким взмахом руки у самого носа. Монах трижды начертал кольцо, затем молча подсунул ему руку для поцелуя. Удебольд, не очень понимая, но подчиняясь привитому каждому махрусианину рефлексу, поблагодарил за благословение, чмокнув монаха в пальцы.

– Это тяжкий грех, – сурово произнес монах, – но поскольку, как вижу, ты искренне раскаиваешься, да и малышом в то время был под опекой старшего брата, да к тому же вы только тот единственный раз кровь ей пустили, то правом, данным мне…

– А сколько раз можно девице кровь пускать? – буркнул Дебрен.

– …Господом Богом и Церковью, я грех тебе прощаю. А ты, Дебрен, не лезь промеж Господа и согрешившими детьми его, иначе наживешь себе неприятности. У нас, в городе Горшаве, одна баба на глазах толпы собственным языком удушилась, потому что без очереди пыталась на исповедь пробиться. Взвесь как следует: самые чистые намерения имела, ибо что может быть благороднее, нежели отмытие согрешившей души. И что же? И замертво пала, поелику та, которая стояла перед ней, уже начала говорить, из-за чего в небесах сей инцидент приравняли к посягательству на таинство.