Елена Прудникова - Мост через огненную реку

– А теперь пишите на этом листе, что вы живы и чтобы выдали подателю сего две сотни меберских шиллингов.

– ?! – На лице Бейсингема отразилось удивление, и герцогиня, поощряя проявление хоть каких-то чувств, старательно рассмеялась:

– Тоже мне, генерал! Вам только деревянными солдатиками командовать! Две сотни меберских шиллингов – не деньги, ваш управитель даст их любому оборванцу за одно известие о том, что вы живы. Что же касается тех, кто еще увидит это письмо… то работой мы королевскую стражу обеспечим: пусть просеивают Вшивый замок и бреют всех его обитателей. Как вы только войны выигрывали, если не понимаете таких простых вещей! Если сыщики красотки Бетти вас упустили, то мы поводим киску за тряпочной мышкой!

– Вы правы, сударыня. Я, действительно, поглупел. Это от недостатка сладкого в рационе.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнула Эстер, когда Бейсингем передал ей второе письмо. – В зависимости от того, что я услышу сегодня вечером, я отправлю либо то, либо другое. А вы спите и ешьте, сладкого я пришлю. Если крошка Бетти знает, где вы, силы могут понадобиться уже завтра.

…Поздно вечером Эстер снова вошла в комнатку на третьем этаже, одетая в придворное платье. Зрелище было то еще: герцогиня специально заказывала туалеты для дворца такими, чтобы они оттеняли ее специфическую внешность.

Сейчас на ней было платье темно-желтого цвета, с несоразмерной пышности подолом и умопомрачительными пунцовыми лентами, как раз той ширины, которая была не просто безвкусна, а чудовищна. В вырезе декольте поблескивало рубиновое колье.

Герцогиня присела на край постели и слегка тряхнула дремлющего гостя за плечо. Днем Барбара поработала над внешностью Энтони: привела в порядок руки, причесала его и подстригла бороду. Теперь герцог выглядел вполне пристойно. Но даже в полумраке было видно, как блестят у него глаза, а легкий румянец на скулах превратился в яркие пятна.

– Могу сказать, что вы не зря прячетесь, милорд! – изрекла Эстер, протягивая ему черный кожаный шнурок. – Кстати, ваша монетка… И еще кстати: как вам мой туалет? Только не надо врать во спасение, Бейсингем! И не вздумайте говорить, что лучшая одежда женщины – это нагота, на такое имел право только Рэнгхольм…

– Если вам и вправду нужен мой совет… – слегка замялся Энтони, – то я бы уменьшил объем вдвое и сделал ленты в три раза уже. И рубины тут не годятся, сюда просятся гранаты…

– Совершенно верно. Вижу, что разум ваш по-прежнему ясен. Я вообще-то подумывала надеть изумруды, но тогда Бетти поняла бы, что я ее презираю, а так она считает, что у меня нет вкуса, и пусть себе… Итак, к делу: я просидела с Ее Величеством весь вечер, и она не удостоила меня ни одним взглядом против обычного рациона. Однако казалась слегка взволнованной. Какая-то мысль ее гнетет. Я думаю, уж не беспокойство ли это за судьбу одного красивого генерала. Я вас порадовала, Бейсингем?

– Черт! – вырвалось у Энтони.

– И это все? Продолжайте, вы меня не смутите… Облегчите душу, дитя мое… Вы ведь надеялись, что вас оставят в покое, не так ли?

– Надежды умирают первыми, – мрачно сказал Бейсингем. – Похоже, мне и завтрашний день предстоит провести в постели.

– И не только завтрашний, – герцогиня взглянула на Энтони и быстрым движением положила ему руку на лоб. – У вас жар, Бейсингем. И немаленький.

Месяц спустя он вынырнул, наконец, из мешанины безумных снов, приступов кашля и еще более жестоких приступов ужаса. Почему-то в бреду ему все время виделся Далардье, но чего он хочет, Энтони не мог понять, потому что при первых же звуках этого голоса начинал кричать, и тут же его накрывало такой болью и удушьем, что становилось ни до чего. Нет, он не будет упорствовать, он сделает все, что скажут – вот только никак не понять, чего от него хотят. Почему пытка начинается раньше, чем задают вопрос, ну почему? И каждый раз ему казалось, что за всем происходящим наблюдает Элизабет. Последнее, впрочем, не было чем-то невозможным. С нее станется.

Однако на деле все было не так уж плохо. Иногда стены переставали кружиться и падать, и тогда Бейсингем вспоминал, что Далардье здесь нет. Это могло бы порадовать, если бы он был способен радоваться. Остальное неважно, а эту проклятую присягу он принесет, надо было сделать это сразу, не ломаться, как девица перед первым свиданием, и все было бы хорошо. Все будет хорошо и теперь, если только не вспоминать… Но не вспоминать не получалось, снова начинался бред, а в бреду нигде, кроме Тейна, он не был, и за месяц болезни все, что с ним там происходило, впечаталось намертво, сводя с ума однообразием повторений.