Елена Прудникова - Мост через огненную реку

Нет, это определенно Красавчик, никто больше в таком месте и в таком положении на подобную тираду не способен. Но Эстер было не до философии. Она размышляла. Бейсингем вышел на свободу не раньше четырех-пяти часов вечера. Сейчас он должен лежать на кушетке в королевском будуаре, в купальном халате, и потягивать кофе. Чего ради он сюда приперся, во имя каких нежных воспоминаний? Она оборвала мысль в полете. В конце концов, какого черта… Еще не хватало куртуазностей ночью во дворе сгоревшего дома.

– Бейсингем, – спросила она в лоб, – что вы здесь делаете? Вам что, некуда пойти?

Снова смешок.

– Как раз об этом я и размышляю… Дома эфемерны, а условности постоянны.

– Пойдемте со мной, – сказала она. – Без условностей… Если будет ломаться, она найдет, что сказать. Сегодня еще не все слова произнесены. Но Красавчик послушно поднялся и, чертыхаясь, двинулся к ней.

– Прошу прощения, сударыня, что заставляю вас ждать, – перемежая речь невнятными восклицаниями, на ходу говорил он. – Здесь столько всякой дряни во дворе, и темно, как…

– …как в полночь у кобылы в заднице, – докончила за него Эстер любимое армейское присловье. – Не спешите, Бейсингем. Я подожду.

Наконец, они сели в карету. Лошади тронулись, свет от укрепленного над соседними воротами фонаря плеснул в окно, осветив на мгновение заросшее напряженное лицо, настороженные глаза. Ах, чтоб тебя, он ведь даже не спросил, с кем и куда едет!

– Успокойтесь, Бейсингем, – бросила она, откидывая капюшон плаща. – Вы противный тип, я вас терпеть не могу, но убивать и есть не стану.

– Благодарю, герцогиня. Я с самого начала надеялся на это.

– Так вы меня узнали? Интересно, как именно? – холодно осведомилась Эстер.

– Догадался. Кто же еще из дам, что ездят в каретах, может знать подобные выражения? – Голос Бейсингема снова звучал изысканно-безмятежно. – Да еще употреблять их с таким мастерством…

«Вот ведь сукин сын!» Эстер невольно усмехнулась. Красавчик, при всей его нестерпимой язвительности, всегда был ей симпатичен, что-то есть в нем такое… настоящее. Но несет от него совершенно оглушающе: потом, немытым телом, гарью, еще какой-то невообразимой гадостью. Подумать только, во что превращается дворянин, лишенный горячей воды и лакеев! Нет, будь он хоть трижды герцог, через парадный вход она его точно не поведет.

Карета въехала во двор и остановилась возле дверей кухни – герцогиня Баррио предпочитала этот способ проникновения в дом любому другому.

– Идемте, – бросила она, вылезая наружу.

– О! – оживился Бейсингем. – Это не дворец?

– Это мой дом. Вы желаете к Ее Величеству? Приказать отвезти?

– Нет-нет… – заторопился Бейсингем. – Меньше, чем во дворец, я хочу только туда, где был…

…В кухню Эстер вошла первой. Сзади стукнула дверь, и кухарка выпустила из рук кастрюлю, по счастью, пустую – та с грохотом покатилась по каменному полу. Кухонный мужик привстал, открыв рот. Герцогиня обернулась и сама онемела. Нет, она не думала, конечно, что увидит изысканного франта, но к такому была не готова. Стало быть, так у нас теперь обстоят дела с генералами… Противный он тип, или нет, но ведь это он выигрывал войну за войной, не считая последнего пожара. В груди стало горячо и горько, и слезы сами собой… Нет, плакать нельзя, ни в коем случае нельзя! Надо держаться, если не из собственной гордости, то хотя бы из милосердия к герцогу. Эстер перевела дыхание и рассмеялась:

– Ну и видок у вас! В самый раз в «Изгнанниках» играть…

– Да, пока добирался до дому, я произвел впечатление… – в тон ей небрежно ответил Энтони.

Он по-прежнему шутит, и все совсем не страшно, не очень приятное приключение, только и всего. Сейчас она даст ему поесть и велит приготовить ванну, а потом отправит спать. Все получится так изящно и легко, словно бы он пришел в дом к своему приятелю, этому маленькому маркизу…

– Присядьте, – предложила она, указав на табурет у стола. – На пять минут…

Эстер отдавала короткие распоряжения: кухарке – разогреть ужин, кухонному мужику – нагреть воды для ванны, прибежавшей по звонку заспанной горничной – приготовить комнату. Заметив, что кухарка потянулась к бутыли с вином, тут же прикрикнула:

– Не трогай! Вино я сама сделаю, ты вечно его перегреваешь… – ей очень надо было занять руки.

Лишь раздув угли в жаровне и поставив вино, Эстер почувствовала себя способной взглянуть на Бейсингема. За столом его не было, он сидел, прислонившись к теплому боку печки, всем своим существом вжимаясь в него. Уловив ее взгляд, тяжело, с видимым усилием приподнялся.