Олег Будилов - По дороге к высокой башне (СИ)

— Иди отсюда, — напустился на него Холин, — старый дурак.

Я угрюмо грыз колбасу и думал о том, что, раньше живя в монастыре готов был с утра до вечера рассуждать о величии бессмертной души, а теперь мечтаю только о том, как бы набить свое ненасытное брюхо. Что же случилось со мной? Что происходит с этим городом, если единственная цель живущих в нем людей заработать немного денег и спустить их в ближайшей таверне? Неужели бедняки так живут везде, даже в столице? Зачем я так яростно рвался из монастыря в этот ужасный мир?

— Почему ты не ешь? — спросил Холин.

В задумчивости я откусил всего пару кусков да так и застыл, сжимая колбасу в правой руке.

— Не могу. После всего, что мы сегодня видели еда в горло не лезет.

Холин пожал плечами. Для человека, который только что перетаскал целую гору трупов он был на удивление спокоен.

— Подумаешь, нас никто на стену силком не тащил, знали на что шли.

Я не стал ему напоминать о том, что большинство горожан, да и я в том числе, никогда не собирались становиться воинами и оказались здесь благодаря случайному стечению обстоятельств.

— Дай выпить, — попросил я, и когда Холин протянул мне бурдюк сделал большой глоток.

От вина стало значительно легче. Казалось, что скрытая во мне пружина стала потихоньку разжиматься. По крайней мере руки перестали дрожать.

Месть за внезапное нападение не заставила себя долго ждать. Со смотровых площадок верхнего укрепления ударили тяжелые арбалеты. Длинные стрелы, обмотанные горящей паклей, посыпались на лагерь степняков. Болты пробивали тканевые борта кибиток, вонзались в высокие колеса, прошивали насквозь шатры, нанизывали словно на вертел тела зазевавшихся кочевников. Тяжелых арбалетов на стене было немного, поэтому серьезного урона живой силе противника они нанести не могли, но от зажжённых просмоленных тряпок в лагере степняков начался пожар. Теперь уже стало совершенно очевидно, что не будет никакого обоза и выкупа, что отныне две армии будут истреблять друг друга до тех пор, пока одна из них не дрогнет и не отступит. Горожане без жалости уничтожали оставшееся в поле имущество. Горел не только лагерь степняков, но и брошенные за стеной дома и купеческие склады. Кочевники без страха бросались в огонь, выводили упирающихся лошадей, оттаскивали пылающие кибитки, опрокидывали дымящиеся шатры. Действуя быстро и слаженно, они довольно быстро справились с пожаром. Похоже им удалось избежать серьезных потерь в лагере, а о сгоревших постройках они не особенно заботились. К чему им несколько домов, если они собирались захватить целый город? Глядя на мечущихся кочевников, я испытал ни с чем не сравнимую радость. В почти молитвенном экстазе я даже забрался на зубец стены и что-то кричал, потрясая кулаками. Невероятный душевный подъем, которой я испытал при виде разорения вражеского лагеря, одновременно обрадовал и напугал меня. Многие на стене радовались погибели чужаков, но никто не выражал свои эмоции так бурно, как я. Когда я, смущенно улыбаясь слез со стены Холин удивленно посмотрел на меня и покачал головой.

— Что?! — с вызовом спросил я.

— Ничего, — юный стражник крякнул, — вот ты разошелся.

Наступило затишье. Кочевники разбирали лагерь, с полей тянуло гарью. Не думаю, что мы смогли нанести большой урон вражескому войску. Тяжелых арбалетов у нас было совсем мало, а из обычных степняков на таком расстоянии было не достать. Пожгли немного и то хорошо. В следующий раз крепко подумают прежде чем идти на приступ. Не знаю, как остальным, но мне было жалко уничтоженного пригорода. Сухая древесина хорошо горела, в небо поднимался густой черный дым.

Мы с Холином честно отстояли до темноты в карауле, и командир отпустил нас отдохнуть и погреться у очага. Новых ополченцев городские власти не прислали, поэтому возле костра нашлось для нас место. Ключники запаздывали с ужином и Холин начал недовольно ворчать. За день я ужасно устал от его нытья и жалоб на дырявую одежду и плохую кормежку.

— Слушай, — не выдержал я, — сколько можно о еде говорить. Дай тебе волю весь мир сожрешь!

Юный стражник обиделся.

— Чего это ты на меня взъелся? Сам что ли есть не хочешь?

— Не хочу, — буркнул я и сунул ему в руку кусок колбасы с утра завалявшийся в мешке, — на держи.

— Спасибо! — мальчишка повеселел.

— А что ты удивляешься, — спросил он, — вот тебя сколько раз в день в монастыре кормили?

— Три.

— А меня один. У нас ведь бывает, что вообще на зуб положить нечего. Денег не заработал сиди голодай, поэтому и стараемся наесться впрок. Да и вообще какие у бедняков радости? Поел, поспал в тепле вот и все.