Марина Ефиминюк - Берегиня Иансы

– Мадам, – улыбнулся Тит, протягивая руки, – не откажи в польке!

– Чокнулся? – вскричала девица и отскочила на аршин.

– Стой! – заорал Тит. – Приказываю выйти из тумана! Танцевать бум! – И кинулся вприпрыжку за соблазнительной девицей.

Его напарник Архип тоже вдохнул полной грудью сладковатый запах. Эх, ни с чем не спутаешь знакомый дымок папироски с особой травкой. Голова от удовольствия закружилась, и в груди стало жарко. Так бы и дышал, так бы и дышал. Вдруг – чу! Из тумана вышел Тит. Скуластое лицо, черное от вечерней щетины, казалось до странности перекошенным. Глаза лихорадочно блестели, а руки тянулись к его, Архипову горлу.

– Мадам, – оскалился Тит и стал похож на бандюгу с портрета «Разыскивается», – не откажи в польке!

– Чокнулся? – обомлел Архип, отшатываясь.

Сладкий дым надежно скрыл его от соратника, парень перевел дух и вытер выступившую на лоб испарину.

– Стой! – раздалось всего в сажени от него. – Приказываю выйти из тумана! Танцевать бум!

Особо не раздумывая, Архип припустил подальше от свихнувшегося приятеля.

Третий караульный, Осип, бродил по зеленоватому туману. От странного тошнотворного запаха болела голова, першило горло и слезились глаза. В ушах стоял равномерный гул, а в висках стучала кровь. Слабость и неприятная вялость затянули тело в свои сети. Очень захотелось улечься прямо на холодную брусчатку и поскорее заснуть. Рот сам собой раскрывался в широких зевках, и сладковатый туман еще глубже проникал во внутренности, опускаясь на самое дно живота.

Вдруг увидел Осип такое, отчего захотелось дико хохотать, и смешок сам собой вырвался из горла. Тит, вытаращив глаза, гонялся за улепетывающим Архипом и тряс над головой остро наточенным кинжалом, который в казарме по ночам, дабы сотоварищи не утащили, прятал под подушку. Полный Архип, тяжело хватая ртом дымку, вихлял и махал незаряженным арбалетом, тоненько визжа:

– Пошел прочь, ненормальный! Мамочка! Па-ма-ги-те!!!

Осип рассмеялся бы, но вдруг стало ужасно лень даже почесать голову. А потом накатило чувство, что кто-то чужой и очень опасный прячется в тумане. Отчего волосы на затылке зашевелились, как в предчувствии нависшей беды. Мальчишка резко крутанулся на каблуках и заметил прошмыгнувшую серую тень. Бросился было за ней, споткнулся, растянулся на брусчатке, а вставать совсем уже не хотелось. Усталость накрыла, будто одеяло, и стала утягивать все глубже и глубже в сумрачные глубины сна…

Я старалась дышать в рукав, чтобы не нахвататься одурявшего запаха заклинания, но все равно телом завладела странная легкость, так бывает, когда вина нахлещешься, а потом головокружительную кадриль спляшешь. Туман рассеивался быстро, слишком быстро. Поднимаясь по ступеням, я уже могла видеть фигуры дозорных. Их галлюцинации обернулись в странные формы: двое с огоньком, пошатываясь и спотыкаясь, танцевали польку. Третий улегся на камни и, подложив под щеку ладошки, будто малый ребенок, преспокойно дрых, забыв обо всем на свете.

Минут через десять действие заклятия закончится, мальчишки тут же придут в себя и почувствуют редкостную неловкость друг перед другом. Тогда в ход пойдет вторая призма, надеюсь, она окажется не такой приторной, резкой и плохо отлаженной, как первая. Сразу видно – кустарная работа, их не создавали, над ними не творили магию, а просто какой-нибудь затрапезный колдун плюнул, дунул, и вот – надул в стеклянную ловушку подобной гадости и мерзости. Помнится, Арсений, гори в аду его гадкая душонка, ворожил не призмы, а произведения искусства. Можно разбивать – и улетать… А тут разобьешь – и тотчас же отравишься!

К счастью или же к ужасу, Николай, закованный в диметрил, магии совсем не ощущал. Во всяком случае за все время он даже не пошевелился. На дверце клетки висел замок, не опечатанный магией. Видно, никому не могло прийти в голову, что кто-то решится организовать побег ЭТОГО заключенного. Ровно за десяток секунд механизм поддался. Умение работать отмычкой не забывается – пальцы сами проворачивают шпильки до заветного щелчка. И вот я уже открываю тяжелую дверь клетки, поддавшуюся с видимым трудом и протяжным скрипом.

Николай только дернулся от резкого звука, чуть приподнял голову и оглядел меня мутным взором, явно не узнавая. Его осунувшееся лицо с черной бородой, так отличавшейся от неестественных серебристых волос, казалось совсем потерянным. Ни одно чувство уже не отражалось на нем, только единственно бесконечная апатия ко всему происходящему рядом. Он уже и на человека не походил, а скорее на мертвеца.