Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 2(неокончена)

На крыльце сидели Сова и незнакомый Амариллис орк — высокий, молодой и красивый, с такими же, как у Совы, желтыми глазами. Он окликнул кого-то и из сада — со стороны, противоположной Амариллис, — вышла юная женщина, светловолосая, невысокая, одетая в просторное легкое платье, не скрывающее ее беременности. «Так это же Скирнир с женой!» — подумала танцовщица. — «Придется Сове двое родов принимать… Странно, а мне она не сказала, что ее сын человеческую дочь взял в жены. Наверно, Скирнир ее саму удивить хотел. Надо же… прямо как мои прадед с прабабкой…» Она еще хотела подумать о том, как хорошо и правильно, когда в такое время рядом с тобой тот, кто не испугается твоей боли, но не успела.

Внезапно неспешно идущая женщина как-то резко вздрогнула, будто ее кто толкнул, остановилась — и Амариллис поняла, что из горла у нее торчит стрела, серебристо-серая, эльфья. Женщина не издала ни звука, медленно, подогнув колени, опустилась на землю и замерла. Еле-еле, на пороге слуха Амариллис различила шелестящий свист, повернула голову в сторону дома — Скирнир, не успевший отбежать от крыльца больше трех шагов, лежал, уткнувшись головой в выброшенные вперед руки, и его спина была украшена тремя такими же стрелами. Они же опрокинули Сову на ступени крыльца, расцветив ее льняное платье багровыми пятнами по нагрудной вышивке. Еще два коротких вскрика со стороны конюшни. И тут Амариллис начала различать вокруг себя фигуры эльфов. Она видела их совсем рядом, и поодаль, и даже слышала их дыхание, отдающее ландышевой горечью. И снова видела стрелы, летящие к дому Сыча, горящие стрелы, впивающиеся в крышу, стены, влетающие в распахнутые окна. Эльфов немного, не более полутора десятков, но Амариллис они показались целой армией. Она прижалась к стволу яблони, скользя по нему, разрывая рукав платья и в кровь царапая плечо, в тщетной надежде укрыться от их цепких, всевидящих взоров, обхватила ладонями живот… У Амариллис не получилось испугаться; она оглядывалась, как затравленный зверь, не видя спасения — и не понимая, не постигая, как такое возможно, что же такое случилось с миром, что те, кого считали воплощенным достоинством и честью, убивают подло и хладнокровно. Она готова была распластаться потрошеной рыбой, слиться с землей, прорасти травой, лишь бы ускользнуть от этих безжалостных охотничьих глаз и серебристо-серых стрел. Запах гари, едкий, отчаянный, горестный запах гари обжигал ее лицо, заставляя стонать и — в конце концов — раскашляться…

…Амариллис проснулась от кашля. Она уняла его, хлебнув молока, и попыталась перевести дыхание, успокоить бешено стучащее сердце. Только сон, говорила себе она. Только сон. Но сама же возражала — здесь не бывает просто и только снов. И гарью в лесу обычно не пахнет. Да и откуда бы взяться на ее рукаве прорехе, будто острым сучком оставленной — ведь когда она засыпала, рукав целехонек был. И рваной царапины на плече тоже не было… Острые, холодные зубы страха вонзились в затылок Амариллис. Надо прятаться, бежать — но куда? И с какими силами? Девушка на минуту замирает, прижав пальцы к вискам, сжавшись комочком на дне моховой ямы… потом открывает глаза, встает, аккуратно одевает плащ, поправляет завязки мягких кожаных туфель и быстро выбирается наверх. В ее лице нет более страха и неуверенности; она знает, что ей делать и куда идти. Амариллис кланяется и спешит к лесу. Помедлив на опушке не более полминуты, она сворачивает в сторону Медвежьей Домушки. Идет она быстро, словно знает дорогу — или идет за кем-то, кто ведет ее, уверенно и спокойно.

— Господин!.. прошу Вас, идемте со мной!

Ответа на этот истошный крик, раскатившийся кувыркающимся эхом по огромной зале, не последовало. Кричавший замер, закусив губы, мучительно раздумывая, стоит ли вновь взывать к тому, кто не возжелал явиться. Но вспомнив, что привело его в столь неподходящий час, гостем незваным и — он знал об этом — желанным не более, чем чума, он яростно блеснул единственным глазом и возопил еще громче:

— Господин!… Где Вы?!..

Тихий вздох прошелестел под неразличимыми во тьме сводами залы… едва уловимое раздражение и обидная снисходительность были в этом вдохе. Кричавший замер, сжавшись, на пороге, тщетно вглядываясь темноту. Через секунду после этого он снова закричал — на этот раз от боли. От непереносимой боли в единственном глазу, потому что вспыхнувший в зале свет ударил по нему ослепительно-белоснежным хлыстом, прожигая до самого дна. Сквозь слезы пришедший различил того, кого так самонадеянно потревожил. Под самым потолком зависло тело, напряженное, натянутое как струна — выгнутая грудь, запрокинутая голова и руки, опущенные вниз, с ладонями согнутыми подобием чаш. Названный Господином неспешно открыл глаза, с сожалением вздохнул и встряхнул небрежно кистями — его кровь, стекавшая из витых порезов на запястьях в чаши ладоней, выплеснулась в воздух и застыла в нем темно-карминными сгустками. Затем он так же неспешно спустился и направился к пришедшему.