Олег Фомин - Неостывшее сердце

Девочка по-прежнему тихо спала, не видя, как пальцы, нависшие над ней, уменьшались, как плоть в них копошилась, а когти и шерсть укорачивались…

Наконец, оборотень отдёрнул руку, теперь лучше походившую на человеческую, и отвернулся от кроватки к окну, прижав подбородок к груди и покачиваясь в такт, переживал испытанное.

Терзания покинули ненадолго. Они возобновились вместе с теми же симптомами, когда дрожащая рука опять превращалась в звериную. Он закусил плечо и глухо скулил, пока это продолжалось.

И вот дыхание выравнивалось… Он глотал комки и вытирал солёные щёки. Поднял голову…

По ту сторону окна, по загрызенному льдом стеклу бежала слюна. Она лилась из алой пасти, с вислого языка, с кинжальных клыков. Адские челюсти жадно тряслись в незамёрзшем кусочке окна, разверзались всё шире и, казалось, должны были вот-вот порваться. Бешеные глаза смотрящей твари, натуженные кровью, лезли из орбит к… нет, не к сидящему перед ним, а к колыбели! Один глаз уже заплыл багряной краской лопнувшего сосуда.

За мимолётным ужасом полыхнула ярость. Хозяин дома выхватил горящее полено из жерла печи и, ринувшись к монстру, рассёк огнём пространство, разделявшее его с вожделеющей тварью.

В следующее мгновение в окне уже никого не было. Шаги монстра не слышались из-за ревущего ветра. Нет, он не удалился. Он бродил сейчас где-то вокруг хижины, совсем рядом, метрах в двух от своей цели. И не был одинок в ожидании: десятки их кружили плотным кольцом во тьме, под бураном, разрыхляя лапами снег. Они пришли неделю назад или около того и не собирались уходить. Дом угодил в капкан.

Волки-оборотни. Такие же, как он, только обернувшиеся полностью, раза в полтора крупнее настоящих волков.

Им нужна была она.

Хозяин опомнился, покосившись на потухшее полешко. Он спешно сунул её обратно в увядающее пламя и накормил печь последней охапкой дров.

Отец вернулся к своей дочери, к своему утешению и страданию. Два этих чувства сталкивались в нём стихиями. Вода взлетала клубами лёгкого пара, а пламя гасло – так рождалось в душе нечто трепетное, просящееся на волю, не отпускающее сердце. Он смотрел на неё… Губки юной красавицы всё дразнила улыбка, обжигала отца сладостью, стоило только ей показаться на лучистом челе. И дыхание замирало при виде того, как малышка лепечет что-то неразборчиво и поворачивается на другой бочок…

«Боже! Не это ли счастье, вечно лицезреть подобное чудо! Услышь, молю тебя!.. Ты справедлив, ты милосерден!»

Но никто не ответил на мольбу.

Что ж, раз стало Богу безразлично, то он готов был продать дьяволу всего себя, дабы её райский сон остался с ней до той самой секунды, когда зубы оборотней…

Нет! Нет! Он не мог ещё осознать, поверить в бесповоротность грядущего!

Шерсть на его лице вновь стала мокрой. Он пытался сдержать кашель, захлёбываясь слезами. Ему нужно было выхлестнуть свои муки, но он не смел разбудить дочь и нарушить её бесценный покой – единственный покой во всём исказившемся мире… Нет, уже не мире – хаосе!

Внезапное желание опередило разум: с полки над колыбелью, где хранились детские книжки и игрушки для дочери, он взял листки бумаги, чернильную ручку и стал писать… Сам не ведая, для кого, он принялся конспектировать все события с того времени, когда пёстрый образ планеты начал уродоваться, и до нынешнего положения, когда должно было скоро свершиться неизбежное поражение человеческой расы в этой войне. В войне против самих себя.

Слова длинным синим шлейфом мелькали под стержнем. Запечатлеть всё на бумаге – это намерение недочеловека и недооборотня, как инстинкт спасения, пришло к нему, чтобы ослепить надежду, не дать ей истлеть, убедить себя в том, что его записи через много лет найдут те, чьи оставшиеся в живых предки всё же смогли одержать победу над великим злом, опрокинувшим мир. Они найдут, прочитают и не повторят тех ошибок, которые привели его и других к теперешней катастрофе.

Никто не знал точно, когда же это случилось, и никто не знал абсолютно, по какой причине, но все люди на Земле начали превращаться в монстров. Не сразу, постепенно, но вырастали клыки, грубела кожа, ощетиниваясь шерстью, горбилась осанка, надувались мускулы и уменьшался мозг, наполнялись безумием глаза, охмеляло бешенство. Мужчины и женщины, нищие и богатые, старики, юноши, подростки, даже младенцы – всех настигла эта болезнь, зараза, эпидемия. Названия сему никто не мог дать, ни простые, ни учёные умы. А пока в отдельных кругах кипели споры о том, что всё-таки это такое, жестокая воля природы исполнялась: страшная мутация прогрессировала геометрически… И добралась незаметно и до тех, кто продолжал спорить. И вот некому более стало и думать.