Юлия Латынина - Колдуны и министры

Киссур поднял голову и увидел по звездам, что скоро полночь. Он взобрался по гранитной стене канала. Перед ним открылась площадь, а на площади – статуя государя Иршахчана, в окружении двух крыльев городской управы. Киссур забился под корни огромного платана напротив и стал ждать, глядя на идола. Это была небольшая, еще прижизненная статуя, и поэтому у нее было человеческое лицо. В одной руке государь держал меч, а в другой книгу.

Киссур знал, что ровно в полночь государь вздрагивает и переворачивает каменные страницы книги, и в этот миг можно у него чего-нибудь выпросить. «Дай мне встретиться с государем Варназдом», – загадал желание Киссур. Он терпеливо сидел и ждал. Однако каменная статуя так и не шевельнулась.

Почти неделю государь охотился в парке вместе с новым наместником. На привале Ханалай показал государю, как разделать и съесть сырого суслика, если очень проголодаешься. Государь был очарован.

Дворцовый чиновник сообщил Ханалаю, что государь жалует ему коня с широкой спиной и тонкими ногами, и золотую попону к коню. «Золотые слова, голубчик! – вскричал Ханалай, – за такие слова полагается награда», – и, велев чиновнику открыть рот, стал пихать туда монеты: глаза у чиновника сделались безумные и восторженные, и он чуть не подавился, разевая рот как можно шире. Государь хлопал в ладоши, в восторге от непосредственности Ханалая.

А через неделю случилось вот что: наместник совершал церемонию у Синих Ворот. Рассыпали шесть видов злаков, седьмой – боб, совершили возлияния, подвели под каменный нож ягненка… и тут-то нож сломался в руке Ханалая. Наместник, не долго думая, выхватил деревянный церемониальный меч и смахнул жертве голову.

– Воля народа – воля государя! – вскричал он.

Господин Ишнайя, первый министр, побледнел. Разбойник Ханалай, видимо, перепутал от волнения слова. Вместо древнего слова «народ», принятого при дворе, он употребил его просторечный синоним, заимствованный из языка варваров-аломов, которой которых, Амар, двести лет назад завоевал империю.

Сын Амара принял имя прагосударя Иршахчана, запретил варварские обычаи, одежду и язык. У простонародья, однако, некоторые слова уцелели. И беда была в том, что старовейское слово «вей», «народ», – значило одновременно «земледельцы», а варварское слово «шугун», «народ» – значило одновременно «войско».

На следующий день государь учредил Нана начальником над «парчовыми куртками» в Западном Округе столицы. Все полагали, что государь поручит ему дознаться, отчего сломался нож в руке Ханалая и кто из дворцовых хранителей получил за это взятку. Однако государь принялся расспрашивать чиновника о деле в провинции Харайн, изумляясь его отваге и смекалке. Нан, поклонившись, промолвил:

– Во всем, что совершает подданный, нет ни малейшей его заслуги. Все, сделанное вашим ничтожным слугой, исполнилось лишь благодаря вашей счастливой звезде и благой силе, государь!

Молодому государю понравился этот ответ, и он сказал Нану, что у него есть тайное поручение в Нижнем Городе, – для Нана, Ханалая, и еще одного лица, – и не может ли новый начальник Западного Округа достать три фальшивых документа?

Тут вошел министр Ишнайя с докладом, и государь сделался рассеян.

Вернувшись в управу, господин Нан велел своему секретарю Шавашу заполнить три «лопуха» на имя трех чиновников, приехавших из провинции Иниссы хлопотать о должности и справедливости, и продиктовал приметы.

– О чем с вами беседовал император? – почтительно осведомился Шаваш.

– Императору скучно. Император хочет посмотреть, как живет его народ. По докладам он этого не может понять, тем более что не имеет охоты их слушать.

Через час поддельные лопухи были в порядке. Шаваш, на полу, яростно трепал новенький синий кафтан без знаков различия.

Господин Нан заперся в новом кабинете и долго глядел в окно на весеннее небо, круглое и синее, как око парчового старца Бужвы. По окну вилась решетка, и с нее свисали бронзовые грозди небесного винограда, так что если из окна управы глядеть на небо, было видно, что небо увешано крупным виноградом.

Господин Нан был молод для чиновника столь высокого ранга – ему не было еще и тридцати пяти. Он был не то чтобы высок, но и не низок; довольно строен; пухлые красные губы выдавали в нем человека, не пропускающего мимо жизнь с ее радостями, и странно противоречили железной скобе подбородка и серым гвоздям глаз. У него были румяные щеки и изящной формы руки с мягкими пальцами и каменной хваткой запястий.