Кирилл Алейников: Умирать вечно

Лишь много позже я осознаю, что в то время весь поезд будто бы остановился. Замер. Замерз. Люди не говорили, не двигались, не кричали вослед, когда я сшибал их. Они никак не реагировали на мое бегство, на мои крики о помощи, на мои стенания и проклятия. Не в силах заставить себя обернуться, я все бежал и бежал к концу электрички, пока не достиг последней дверцы. «Хода нет», краснела на ней табличка.

Хода дальше нет!..

Я обернулся. Незнакомец с абсолютно черными глазами стоял совсем рядом. Его волосы на голове шевелились, извивались, как змеи извивались на голове горгоны Медузы. Волосы существа, никак не могущего быть человеком, тянулись ко мне, почти шипели, почти касались моего лица…

И тут он ударил. Ударил двумя руками прямо в мою грудь. Хрустнули ребра, сердце будто бы вылетело из глотки вместе с воздушной пробкой — остатками воздуха в легких. А я вылетел из поезда вместе с выбитой дверью вагона и рухнул прямо на пути. Боль, жуткая, адская, всеобъемлющая разорвалась ослепительной вспышкой в глазах. Кажется, несколько раз ударился об рельсы, о бетонные шпалы. Возможно даже — о силовой кабель. Фонтан искр, во всяком случае, я видел отчетливо. Наверное, этот фонтан выбила металлическая дверь последнего вагона. В ушах гремел рокот удаляющегося поезда, в груди цвела кровавая рана, а в сознании пульсировала лишь одна мысль.

Я умираю… я умираю… я умираю…

В призрачной мгле крикнул тревожный гудок электропоезда. По туннелю взад-вперед пронеслись шорохи, встречные воздушные потоки спели в вентиляционном ходе короткий куплет о безысходности и обреченности. Или эти слова — синонимы?

Гудок повторился. Кажется, теперь звук его донесся с другой стороны. Оттуда, откуда я приехал. Вновь воздушные потоки зашуршали по неровным стенам туннеля, по влажным, покрытым росой рельсам, по липкой земле. Где я, что я, как я — все эти вопросы пронеслись и мигом потухли в голове. Я помнил, где я, что я и как я. К сожалению, помнил.

Крик электропоезда раздался уже гораздо ближе. Поднялся ветер. Я сообразил, что валяюсь посреди путей в опасной близости как от рельсов, так и от силового кабеля. В нескольких метрах от меня искореженной железкой покачивалась почерневшая от электроразряда дверь вагона. К счастью, туннель метро не встретил меня непроглядной темнотой: где-то наверху еле светилась тусклая лампочка; точно такая же висела метрах в пятидесяти дальше по туннелю. Я поднялся, скривился от боли в груди, от боли в ногах, от боли в голове. Все тело, казалось, было одним сплошным очагом боли. С неимоверным усилием я сделал шаг, другой, третий. Я пытался убежать от надвигающегося из недр подземного лабиринта состава и не сразу сообразил, что вряд ли удастся это сделать. Тогда я приник к стенке в надежде отыскать какой-то парапет, безопасное укрытие, вентиляционную или технологическую шахту. Странно, но страха я не испытывал. Совершенно. Наверное, слишком сильно болело тело, чтобы оставались хоть какие-то силы на эмоции. Чисто инстинктивно, повинуясь древнему механизму поиска выхода из опасной для существования ситуации, я брел вдоль стены как можно быстрее, пока не наткнулся на какое-то отверстие. Это был люк, скорее всего, технологический. Я упал на колени, сорвал решетку, кое-как прикрученную к люку, и протиснулся внутрь.

Гудок раздался почти за спиной. Я пополз вперед по темному проходу, мало соображая, что делаю. Ни куда может привести меня этот сомнительный путь, ни насколько он длинен, я не думал. Просто полз вперед, подальше от места трагедии, подальше от ужасных антрацитовых глаз незнакомца, выкинувшего меня из поезда. Подальше из этой чертовой преисподней метрополитена. Говорят, в периоды особых нервных потрясений человек способен на всякие вещи, недоступные для исполнения в нормальном состоянии. Я говорю о случаях вроде того, когда женщина переворачивает тяжеленный автомобиль, чтобы освободить своего ребенка. Не остается во всем мире ничего кроме проблемы и самого простого, самого очевидного ее решения. Женщина не ждет эвакуатор, спасателей, кран или что-то еще; она самостоятельно освобождает дитя, хотя то кажется нереальным для очевидцев. А я всего лишь полз и полз вперед, прочь от демона со страшными глазами и от туннеля, где чудом выжил.

Любой путь рано или поздно имеет конец. Это логично. Иначе невозможно. Ведь нет и не может быть во вселенной чего-то бесконечного, не имеющего своего логического завершения. Даже сама вселенная — и та конечна как в пространстве, так и во времени. Неважно, что человеку не дано узреть конечность вселенной. Важно, что так оно есть на самом деле. Вот и узкий, грязный, пропахший крысами и гнилью проход в толще земли, по которому я с кряхтением полз, все-таки кончился. Пришлось потрудиться, прежде чем очередная решетка поддалась моим стараниям и со звоном вылетела наружу. За ней последовал и я. Вывалился в холодную вонючую лужу, рухнул всем своим изнемогшим, обессилевшим телом. Охнул и на миг потерял связь с реальностью. Когда, наконец, поднялся на колени, то разглядел на ладонях кровавые подтеки из ран, оставленных крысиными зубами. Созерцая алую жидкость, я выбрался из лужи на более или менее сухое пространство, уперся спиной в шершавую бетонную стену. В мыслях я все еще полз по проходу, все еще слышал вой сигнала электропоезда, ощущал ногами холодный ветер. Долго пришлось вот так вот сидеть, разглядывать кисти рук и приходить в себя.