Виктория Абзалова - К вопросу о добре и зле

Успел увидеть бушующую толпу, выплескивающуюся из дома мастера Фабиана, пламя, вырывающееся из окон, и невозмутимо удаляющиеся белые плащи. Он бросился следом, но не смог пробиться сквозь людские волны. Его отшвырнуло к стене, и он остался стоять, сжимая в руках бесполезный эсток, просто не веря, что происходящее реально.

Когда улица опустела, Дамон наконец смог подойти к дому. Он прошел сквозь сорванную с петель дверь: под ногами хрустели обугленные обломки. Он давно дал себе обещание никогда ни к чему и никому не привязываться, — и это даже как-то получалось… но вид разоренной выжженной мастерской причинял физическую боль.

И боль эта была невыносимо сильной.

Выгорел только первый этаж — мастерская… неужели они готовы уничтожить все, к чему прикасались его руки?!

Почему?! О, он найдет ответ!

На лестнице лежал старый мастер. На его теле не было ран: просто не выдержало больное сердце. Дамон закрыл невидящие глаза…

Никогда он не смотрел в его будущее… Почему?! Не предвидел, не предотвратил…

Рядом лежала флейта, которую Дамон делал для Полетты в подарок. Она лишь покрылась копотью и стала угольно-черной…

Флейта — единственное, что он взял с собой, уходя уже действительно навсегда.

Поздно ночью старшего смотрителя городского кладбища разбудил требовательный стук. На пороге стоял молодой человек в запыленной дорожной одежде. Он не стал входить.

— Немедленно. Возьмешь людей. Пойдешь в дом мастера Фабиана, — он отдавал приказы не поднимая глаз, безжизненным шелестящим голосом, от которого ноги превращались в желе, а по спине тек жидкий лед, — Похоронишь его как… лучше, чем короля! И что бы на его могиле каждый день были свежие цветы.

Посетитель сгреб смотрителя за грудки, пронзая насквозь горящими неутолимым сухим черным огнем глазами.

— Я проверю! — пообещал Дамон с почти забытыми интонациями Ворона, — На расходы.

Он бросил на пол два тяжелых кошеля.

— Не извольте беспокоиться… — перепуганный до икоты смотритель рассыпался в заверениях, но гость уже растворился в ночи.

Не заметить ее, особенно с моря, — было не возможно: и сейчас в глубокой пещере плескались волны, разве что то, что раньше служило пандусом поднялось выше головы. Пещера была более чем обширной и похоже использовалась не только как пристань, но и как док.

Первым шел эльф, без труда взбираясь на скалы. Следом — Гейне, снизу ее страховал Райнарт, благодаря свою юность, когда он из удали доставал птенцов соколов для будущей княжеской охоты. Только, встав наконец на ровный тротуар, все трое ощутили, что до конца похода осталось меньше дневного перехода.

Эльф снова собрался применить магию, когда Райнарт опять его задержал: было и более простое решение — по стенам ветвившихся тоннелей были вбиты крепления с неиспользованными факелами. Достаточно было зажечь один, что бы потом воспользоваться остальными.

Ход оказался действительно обширным: не отнорок на всякий случай, а сеть складов и хозяйственных помещений, которые впрочем, все же пострадали от землетрясения.

Однако, в некоторых даже факелы не были нужны, поскольку солнечный свет без труда поступал с помощью местами уцелевшей сложной системы зеркал. Странно, что даже вольное братство, плевавшее и на Свет и на Тьму, не боящееся никого и ничего, не вернулось сюда, что бы поживиться, после поражения Темного Владыки.

Привалы проходили прямо-таки возмутительно безмятежно!

Шли быстро, благо ничего не встречалось, и судя по толстому слою пыли — не должно было. Эледвер безошибочно выбирал нужные коридоры, едва ли не прежде, чем Райнарт успевал свериться с картой, лишь иногда замедляя шаг, как бы припоминая.

Наткнувшись на завал, эльф так же уверенно повел своих спутников в обход, не тратя слишком много времени на раздумья, куда свернуть, и замки. Райнарт весьма заинтересовался таким поведением, — даже больше самого пути. Амулеты вибрировали от присутствия враждебных чар, но никаких ловушек не обнаруживали, — что было объяснимо, ведь здесь должны были ходить по десять раз на дню. Либо же они просто не были активированы.

То, что они оказались непосредственно в подвалах Башни, стало ясно сразу же: потому как обычный камень и кладка сменились антрацитовой гладкой чернотой монолита. И звук, возникший задолго до того, как троица уперлась в толстую, ощетинившуюся шипами решетку: он шел ниоткуда и отовсюду, казалось от самих стен, дрожа на самой границе слуха и впиваясь в сознание витой пыточной иглой.