Екатерина Мурашова - Взгляд

Привыкнув, однажды Тамариск заговорил с ней сам, и именно о том предмете, о котором ей хотелось слушать.

– Слышь, принцесса! – окликнул он ее. – Отчего у тебя опять глаза такие… ну, как у гончей, которая след потеряла? По мужу скучаешь?

– Я совсем не скучаю по нему, хотя это, наверное, и неправильно, – честно ответила Альбина. – Во мне множество противоречивых желаний. Я не могу примирить их между собой. У тебя бывает такое, принц? Или это только со мной?

– Да уймись ты, Альбина! Специально для тебя боги выдумали! У всех такое бывает… Вот я тебе сейчас расскажу.

Сидел я как-то раз на каком-то длиннющем приеме и злился. На дворе солнце светит, ветерок живой, западный, барбарис цветет так, что от запаха голова кругом идет, а они все сидят с надутыми рожами в вонючем зале, да еще посередине пляшет целое стадо каких-то послов, и выделывают ногами такие кренделя, будто все разом п и сать хотят… Ну вот, я сидел и представлял себе, как сейчас пойду на конюшню, оседлаю своего Айвара, свистну Розу, и мы с ними помчимся… Даже запах от кустов чувствовал и как ветки по кожаной куртке щелкают…

Ну, кончился прием… Я – бегом на конюшню. Влетаю туда, глаза вкось, уши вразлет, в кармане хлебец ванильный, для Айвара. И он уже ко мне через жердину мордой тянется, ушами прядает, ногами сучит, губами шлеп-шлеп – радуется… И вдруг я хватаю хлыст и рукояткой его промеж глаз, по морде! У него такое лицо сделалось, что я по сей день как вспомню, так словно кипятком на брюхо… Я хлыст отшвырнул и прямо в проходе, мордой в навоз, повалился. Рычал, бесился, насилу в себя пришел. А уж как я Айвара любил! А ты говоришь…

– Послушай, Принц, – с живым интересом в проясневших глазах сказала Альбина. – А вот ты так здорово про лошадей, да про псов рассказываешь… Я это понимаю… почти… Но все же… Про людей-то… Что ж, не было у тебя с ними ничего?

– Ну, ты скажешь, Альбина… С лошадьми-то мне проще, конечно… Но и с людьми…

– Расскажи, Тамариск! – попросила Альбина.

– Надо ли, принцесса? – засомневался принц, потом махнул рукой. – Ладно, тебе можно, ты замужняя, все про это дело знаешь. Вот, помню, девка одна была. Ласковая, послушная, пушистая. Все в глаза мне, да в рот заглядывала. И мне с ней сладко было. Но бросил я ее, не смог. Как увижу глаза ее умильные, так и хочется сапогом врезать! Понимал, что не за что, так и чувствовал себя потом не человеком, а так, зверем поганым… Другое дело – Люсиль… – Тамариск закатил глаза, обнажая желтоватые, с красными прожилками, белки.

– А что – Люсиль? – с интересом переспросила Альбина. – Кто она?

– Ого-го! – от души захохотал Тамариск. – Она – дочка повара дворцового, а сама – по портомойной линии пошла. Пальцы у нее всегда были на подушечках в таких складочках, от кипятка, да от щелока. Если по губам водить, так щекотно… Мне нравилось…

– И что же – тебе с ней всегда хорошо было? И вы никогда не ссорились…

– Ого-го! У нее костяшки на пальцах такие острые были, и кулачок она как-то по-особенному складывала. И если что – била меня вот сюда, – Тамариск ткнул пальцем в солнечное сплетение. – Да так ловко, что я увернуться не успевал и на пару мигов вообще отрубался. Так она меня потом в себя приводила, да таким хитрым способом, что я готов хоть сейчас в отрубе поваляться, лишь бы еще раз…

– А что же с ней стало? Умерла? – Альбина скорчила сочувственную гримасу, а Тамариск с откровенным испугом сотворил охранительный жест.

– Пусть никто из духов не услышит твоих слов, Альбина! Жива Люсиль, живее всех, недавно вот притащила мне карапуза своего, лет трех отроду, и слово взяла, что приму его в оруженосцы себе, как подрастет. Мне оруженосцы нужны, как коню ложка, однако, обещал…

– Что же, твой карапуз, что ли?

– Не, – вздохнул Тамариск. – Кабы мой…

– Как же так? – не на шутку удивилась Альбина. Представить себе, что неистовый принц по доброй воле уступил кому-то девушку, с которой ему было так хорошо…

– Да я сам виноват, наверное. Думать – не мое сильное место, сама знаешь… Она, правду сказать, с самого начала, как повелось у нас с ней, все твердила: я – не шлюха какая-нибудь, я – честная девушка, мне семья нужна, чтобы дети законные, и все как у людей. Ну, я, конечно, говорил: да, да, да… А сам вроде бы и не слышал. Ну, ты сам посуди: я, черти меня раздери – наследник, она – прачка. Чего мне делать-то? Не поверишь, один раз даже к деду сунулся, полез внаглую: а мать мою, Морилону, ты из какой портомойни достал? Он в меня такой штукой каменной запустил, для письменных дел на столе приспособлена, как называется – забыл. Вроде шара такого. Я увернулся, конечно, а ваза заморская, с меня ростом – на куски. Больше уж не решался.